– Купаются здесь? – спросила я.

Подоткнув за пояс подол юбки, Нюра нагнулась к лопухам, растущим вдоль берега.

– Раньше дети купались, а старики про воду не думают.

– Отчего так получается, интересно?

Она не ответила, присматривалась к лопухам.

Мы шли по воде медленно, словно старались не тревожить это место. Небо отражалось и колыхалось на поверхности воды. Иногда встречались ямы, где вода поднималась по пояс, неясно из-за чего образовывались ямы, но в них можно было даже искупаться, что я и сделала.

– Там ужи! – крикнула Нюра и хохотнула, видимо, подумала, что хорошенько напугала меня. А сама на берег вышла, делом увлеклась – землю-песок в банку укладывала.

Очень скоро я замерзла и выбежала из воды.

– И что вы с ними делать будете? – спросила я, имея в виду банки с песком.

– Ох, и любопытная ты, Санька. Умная шибко видно!

Я рассмеялась.

– Вы меня спрашивали, во что я верю. А во что верите вы?

– Во многое. В Матерь-Сва верю.

– Это кто?

– Богиня. Большая птица. В ней сила неба и земли. Матерь-Сва во всем, что нас окружает – в каждом дереве, лепестке цветка, вот в песочке, например.

– Не слышала про нее никогда. А в Бога вы верите?

– А как не верить?! И спрашивать такое нельзя!

Чистота реакций в ней поражала, как будто обошла ее мимо давно уже выведенная, всеми отрефлексированная, препарированная мораль. Для Нюры все было черным или белым, и никаким больше.

– Но как два бога могут существовать одновременно? – уточнила я.

– А чего такого?! Она же птица. Птицы, рыбы, звери – все это создал Бог. И все они во многом подобны людям. Вселенская соединенность. Матерь-Сва – лучшее тому доказательство, она и птица, и человек. В ней небесный огонь и земная сила. Она добрая и воинственная. Поэтому покарать может, если кто злое удумает или навредить захочет.

– Навредить кому, людям?

– И людям, и природе. Все для нее одно.

Я поежилась от холода. Нюра протяжно вздохнула.

– Пошли домой, что ли, пока ты совсем не околела.

Быстро поднявшись, я взяла одну из банок с песком.

– Аккуратнее только, под ноги смотри.

Я кивнула и крепче схватила банку, чтобы она не выскользнула. На секунду я и сама поверила, будто содержимое имеет ценность, и его нечто божественное бережет.

Когда мы подошли к дому Нюры, на лавочке ее поджидал высокий бородатый парень.

– А ты чего, Иван, пришел? – спросила Нюра.

– Дрова же возить сегодня сказала, – в тон ей отозвался он.

– Ой, а я и забыла совсем! Вон Саньке речку нашу показывала. Она из Ленинграда приехала. Будет о нас статью писать. Умная очень.

Иван бегло взглянул на меня и тут же поднялся.

– Давай, открывай сарай, – обратился он к Нюре, – тележка нужна.

Они засуетились, меня помогать не просили, а сама я помощь предлагать не собиралась. Видно было, что дело трудное, с таким справиться, сноровка нужна, поэтому я решила хотя бы им не мешать, сходила домой и, вернувшись с блокнотом, брякнулась на лавочку, где прежде сидел Иван.

Закончив с дровами, Иван собрался в лес, посмотреть есть ли грибы. Я напросилась с ним, хотелось поближе познакомиться и разузнать, что он знает о Новикове.

Нюра дала нам в дорогу вареных яиц. Я проголодалась и тут же съела свое. Иван осуждающе глянул, но ничего не сказал.

Всю дорогу он что-то бубнил, будто с лесом разговаривал. В детстве я тоже так делала, когда с дедом за грибами ходила. Сколько мне тогда было, лет шесть? Плохо помню, только этот запах. Мокрый. Где-то я прочитала, будто запахи лучше всего запоминаются. И вправду, так. В воспоминаниях от дедушки остался расплывчатый образ – блестящая на солнце лысина, но стоило мне вдохнуть лесной воздух, как я снова стала той шестилетней девочкой.

Когда я спросила про Новикова, Иван сказал, что пропавшего не знал, потому как сам недавно вышел из тюрьмы. Кажется, он смутился, поэтому подробностей спрашивать я не стала. Пока.

– Саша, тебе не страшно в нашей деревне?

Иван наклонился, чтобы раскопать в листве грибы.

– Чего мне бояться? Я же из города! Там на каждом шагу психи и маньяки.

Паутина неприятно коснулась лица, я попыталась отмахнуться от нее, а она, точно живая, еще крепче липла к коже, лезла в нос, щекотала.

– Знаю про город, я всю жизнь в Самаре прожил.

– Серьезно?! И чем тебе глушь тогда приглянулась?

– Нет, сравнивать никак нельзя. У нас здесь умерших больше, чем живых. Ты вон до кладбища ради интереса как-нибудь прогуляйся, увидишь, сколько могил.

– Чего ты меня в лес позвал и про мертвых сразу же заговорил?

– Я тебя не звал. А людей здесь не всегда в могилы закапывали. Реже закапывали, чем нет. Через деревню главная дорога до тюрьмы проходит. Поэтому здесь раньше частенько заключенных гнали.

– И тебя тоже? – спросила я в шутку и только потом поняла, насколько она неуместна.

К счастью, он мои слова то ли не расслышал, то ли не придавал значения тому, что я говорила.

– И руки, и ноги у них в кандалы закованы были. Это уже после байку придумали, что деревня Большой Кандалой называется, потому как здесь заключенным с ног кандалы снимали, чтобы легче идти. Это неправда! Не снимали. Сама тюрьма в двадцати километрах отсюда.

Раздался стук, точно шаги тяжелые чьи-то. Я замерла, огляделась по сторонам.

– Что это? – спросила я.

Иван, уверенно переступая через бревна, даже не заметил, что я отстала.

– Души мертвых еще здесь.

– Может, сменим тему? – попросила я, не желая говорить ни о чем другом кроме статьи.

– Местный батюшка, которого уже нет в живых, однажды сказал мне, что на деревне проклятье. Ты же видела сгоревшую церковь? – Иван оглянулся на меня. – Все из-за нее!

– Что из-за нее?

Он скривился.

– Ты как слушаешь?! Церковь старая всех привечала, оттого и сожгли. Лишь по правилам человеку жить полагается.

Я не стала больше ничего уточнять, но поразилась тому, что Иван верит в такие небылицы. Наверное, здесь совсем нечем заняться, потому каждый и развлекается как может, а верить в мистику – занятие захватывающее, не поспоришь.

Мы шли по тропинке, пока не оказались в центре поляны. От закатного солнца золотом блестела трава и кожа. Мы сели на землю. Иван выудил из кармана сверток, там оказалось немного хлеба и парочка малосольных огурцов, достал гостинцы, из-за пазухи вынул маленькую фляжку. Плеснув из нее в крышку, он протянул мне, я не отказалась.

Снова раздался глухой стук, Иван посмотрел по сторонам.

– Вон, – он указал на дерево: там сидел дятел. – Ты знала, что дятлы не вьют гнезда, а выдалбливают дупло, и над созданием жилища трудятся и самец, и самка. Они даже яйца по очереди высиживают. Такие дружные создания!

Стало так тепло и уютно, что пока на поляне играли солнечные зайчики, мы не думали подниматься, распивали самогон и поочередно протяжно вздыхали.

Возможно, это алкогольный дурман, а может быть, новые впечатления, но я казалась себе неуязвимой. Перебирая пальцами солнечные лучи, я предчувствовала, что, наконец-то, смогу быть полезной. Не только пропавшему Новикову, но и другим жителям деревни.

И да, я напишу, ее. Именно здесь я, наконец, и напишу ее – мою лучшую статью!

*

Я часто думаю о полезности. Как бы я ни отнекивалась и ни пыталась скрыть, все мои устремления идут от нее. Конечно, я понимаю, что желание быть полезным больше от гордыни, мол, помогу несчастным людям, а они меня потом героем считать будут, на руках носить станут.

Быть героем… да, я бы этого хотела. Понимаю, что глупо, но поделать с этим ничего не могу.

Наверное, если я выясню, куда делся Новиков, меня начнут уважать. Может быть, я не то чтобы его найду, а спасу. Вырву из лап навалившейся напасти.

Только есть ли у меня средства и силы для спасения? Если вспомнить все мои попытки быть героем, то заканчивались они весьма жалко: несчастного щенка, с которым я обнималась в беседке, пришлось выгнать на улицу; подружка из неблагополучной семьи обворовала нас; а мужчина, которого я мечтала осчастливить, оказался человеком нездоровым и еще больше разрушился, и меня разрушил.