Но больше всего расстраивало девочку, что в семье не любили музыку: никто не умел играть на инструментах, никто не напевал в ду́ше или делая уборку, никто даже магнитофон не включал, считая всё это «сущей ерундой», «неоправданной глупостью», «безделицей» и «праздным времяпровождением».

– Ничего, – сказал как‑то Папа, глядя на младшую дочь весьма серьёзно, – в школу пойдёт – перестанет в облаках витать.

– Папоська, а песенки в сколе поют? Я петь люблю и сосинять их могу. Вот послусайте! – Анютка вмиг всклочила на стул и затянула нежную мелодию, держа перед собой чашечку за обе ручки. Двойняшки прыснули со смеху. Бабушка с Дедом умилённо заулыбались. Папа же резко развернул перед собой газету, а Мама принялась прибирать стол, строго процедив:

– Дети! Марш за уроки! А ты, композитор, допивай чай, доедай свой кусок пирога и спать! Всё чаепитие промечтала!

Анютка молча доедала свой пирог, запивала его вишнёвым чаем, а в голове у неё играла минорная музыка.

– Спасибо, сясеська! Ты такая класивая! И у тебя самый вкусный сяй!

– Дзынь, – ответила чашечка, – дзынь-ля-фа!

Оказавшись в мойке после своей основной работы, чашки весело переговаривались и хихикали – они обожали купаться, и, предвкушая это, очень любили похвалиться друг перед другом успехами своих хозяев.

– Слышали-слышали?! А мой‑то сегодня «пятёрку» по физике получил! Космонавтом будет, поверьте мне! – хвасталась первая чашка.

– А моя в школьном саду яблони окапывала! Агрономом станет, клянусь своей фарфоровой ручкой! – дерзко заявляла другая чашка.

– Это что! Моего вот в должности повысили – теперь он старший конструктор! И на дачу мы уже на автомобиле поедем! На новом! – горделиво подхватывала беседу третья чашка.

– А моя заказала путёвки на море! Я как услыхала, чуть от счастья не лопнула! Значит, и у нас в июле отпуск будет: постои-и-м себе в буфете, поболта-а-ем с блюдцами! – мечтательно протянула четвёртая чашка.

– А мой‑то, старый, в новых очках! Заметили?! Всё теперь видит! Всё замечает! От газет не оторвёшь! – радовалась пятая чашка.

– Кстати, бабуля проговорилась, мол, секретный рецепт пирога в журнале вычитала. В ближайшее воскресенье будет печь и всех угощать. Большое чаепитие, друзья, намечается! Надо не подкачать! – торжественно анонсировала шестая чашка.

– А Анютка песенку сочинила про дождик! Такая мелодичная!.. – раздался тоненький голосок чашечки с двумя ручками.

– Ерунда какая эти песенки! Их и так уж много сложено! Нужно науку продвигать! – подытожила папина чашка.

И все чайные пары согласились. И в голос рассмеялись.

Тут пришла Мама и обдала посуду пеной и горячей водой, смыв остатки чая и ненужные споры.

А между тем Анютка росла. Сразу после рождественских каникул, по настоятельнейшей рекомендации воспитателя детского сада, где девочка всё время пела, мама определила-таки дочку в музыкальную школу, при этом поставив своим родителям условие: «Если только вы её туда водить будете!» Старики, с тоской вспоминавшие свою молодость под гармошку, одобрительно-радостно кивнули. Неужели прекрасные мелодии вновь вернутся в их жизнь?!

Из-за больших Анюткиных успехов в маленькой квартирке в доме на углу, что возле сквера, теперь всё чаще звучала музыка. А вскоре в гостиной появилось фортепиано. Его звуки разносились всюду и наполняли комнаты особой атмосферой.

Бабушка с Дедушкой в такт покачивались в своих креслах, когда Анютка разучивала новое произведение. Со временем и Папа перестал затыкать уши – уж больно ладная была музыка. Мама заметила, что от Моцарта у неё прекращалась мигрень, и стала иногда просить дочку поиграть эту «волшебную» музыку.

А вот Двойняшки-кривляшки, несмотря на успехи младшей сестрёнки, никак не принимали это её увлечение – считали звуки клавиш треньканьем, фортепиано – деревяшкой, а саму сестру – странной. И по-прежнему, даже во время семейного чаепития, Двойняшки продолжали поддразнивать Анютку.

– Ля-ля-соль, ты – фасоль! До-ми-си, ты – селёдка иваси! – горланили они, прыгая по дивану и хохоча во всё горло.

Поскольку взрослые обожали и задорный смех, и самих Двойняшек, то никто их не останавливал. Взрослые принимали всё это за детскую игру, не замечая, что она была совсем не по душе задумчивой и никогда не жалующейся Анютке.

Но однажды Двойняшки-обзывашки так развеселились за столом, что ударились чашками, и те разлетелись вдребезги! Анютка зажмурилась… В кухне повисла тишина. Мама, громко хлопнув дверью, ушла к себе в комнату. За ней, сердито посмотрев на Двойняшек, влипших от испуга в свои стулья, последовал и Папа. Дед уткнулся в книгу. Бабушка замела осколки и молча вымыла остатки сервиза.

Посуда в тот день в мойке не звенела.

В следующее воскресенье сервиз не доставали. А потом и вовсе исчезли поводы для чаепитий: Папа неожиданно для всех уехал в долгую командировку. А Мама по нему скучала. Межсезонье – так она объясняла свою печаль детям и засиживалась на кухне допоздна. А однажды после ужина Мама так загрустила, что решила налить себе чаю в фарфоровую чашку, но та на сей раз не выдержала крутого кипятка и… лопнула. На мгновение показалось, что трещина пробежала прямо по′ сердцу, расколов его надвое. «Всего лишь чашка! Посуда бьётся к счастью!» – философски подумала Мама и разревелась.

Крепкий чай разлился по белоснежной скатерти, оставив на ней огромный желтоватый след замысловатой формы.

Так не стало ещё одной фарфоровой чашки.

Шло время, и в сквере напротив дома зацвела черёмуха. В разгаре был май. Папа вернулся из командировки. Мамина грусть тут же испарилась. Жизнь, хоть и без семейных посиделок, но мало-помалу потекла своим чередом. Анютка продолжала занятия музыкой. Двойняшки-лентяшки нехотя дохаживали в школу последние дни перед летними каникулами. А Бабушка с Дедом засобирались на дачу.

Бабуля достала с подоконников рассаду, разведенную ещё зимой, и уложила в сумки всё самое необходимое, в том числе две фарфоровые пары. Дедушка выгнал из гаража свою «ласточку». И со словами «ждём вас в деревне» старики «полетели» за город.

На следующий день Бабушка позвонила и сообщила, что дела на даче идут отлично, только вот чайные пары довезти не удалось – в пути, видать, из-за местного бездорожья, тонкий фарфор разбился. В этот момент, держа телефон в левой руке, правой Папа наливал себе чай в последнюю уцелевшую фиалковую чашечку. От неожиданности он всплеснул руками: «Как разбился?!» Телефонная трубка упала прямо на чашку! Неприятная новость отколола на ней ручку.

Плохая примета: держать битую посуду в доме. Папа это знал и выбросил осколки в мусорное ведро.

Много позже для чаепитий по выходным купили новые чашки. Не фарфоровые. И без фиалок. Но крупный красный горох на белом стекле пришёлся всем по душе. Потом эти чашки как‑то незаметно сменились высокими кружечками с голубой каёмкой, а ещё позже – широкими чашками с алыми маками. Чашки менялись, менялись настроения, возраст и взгляды на жизнь. Но традиция семейных посиделок оставалась неизменной. И только Анютка всё детство пила чай из своей чашечки, усыпанной фиалками и с двумя ручками, – одной-единственной, оставшейся от прекрасного фарфорового сервиза. Одинокой и неповторимой. Не похожей на другие. Уникальной. Самобытной. Не такой, как все. Как и сама девочка, которая выросла и всё‑таки, несмотря на то, что в семье считали её музыкальное дарование «сущей ерундой» и «безделицей», стала известным музыкантом и композитором.

И вот спустя много лет родители-пенсионеры и уже повзрослевшие брат с сестрой (кстати, совладельцы собственной компании) время от времени стали приходить на концерты Анютки. Сидя в первом ряду, они громко аплодировали и искренне гордились своей успешной родственницей.

Двойняшкам неловко, что прежде они посмеивались над младшей сестрёнкой. И за общим столом в родительском доме они уже не подтрунивали над ней, а наоборот, с интересом расспрашивали Анютку про её гастрольные концерты, проходящие по всему миру.