Я родилась на Крайнем Севере, в крошечном городишке на берегу холодного недружелюбного моря. А твой город что, на острове? – удивляются москвичи, когда я по старой привычке говорю: здесь, на материке…

Приходится объяснять, что помимо островов, бывает и побережье. Москва по отношению к прибрежным городам действительно находится на материке.

Провести детство в холодном сыром климате – не самый приятный опыт. Но маленький город, в котором ты постоянно у всех на глазах, – вот что делает такую жизнь по-настоящему невыносимой. Особенно если твоя мать страдает расстройством психики, а ей непрерывно на тебя доносят: видели там-то и с кем-то, делала то-то и то-то. С тех пор, как я разорвала с ней все связи, никто больше не посмел поднять на меня руку или повысить голос. И мне не потребовалось для этого долгих лет терапии.

Когда я была совсем маленькая и спрашивала, где меня взяли, ответ был – в больнице. Далее следовала история о худенькой бесцветной девочке, которую никто не хотел брать. Мама вообще хотела сына, а не какую-то там страшненькую девочку! Но она написала из больницы папе, и тот согласился. Вот кому я должна быть благодарна за все! Правда, он потом от нас ушел, а мама теперь мучайся с никчемным гадким утенком, который даже не сумел родиться мальчиком. Если я буду хорошо себя вести, я могу, конечно, превратиться в лебедя. Но она от меня уже давно ничего хорошего не ждет и просто не знает, за что в жизни так наказана.

Матери очень нравилось, как пугал меня этот рассказ. Она с удовольствием вспоминала мой ужас прилюдно, это был такой миленький анекдот в ее педагогическом кругу. Однажды, уже лет в девять, я резко прервала за праздничным столом ее самодовольный смех и спросила, нельзя ли перестать всем об этом рассказывать. Было 8 Марта, день демонстрации силы перед прочими ведьмами из ее школы: убранная квартира, загроможденный закусками стол, вычурные наряды, дрессированный ребенок. Надо же, какая дурочка, мы же шутим, – фыркнула мать, но губы у нее задрожали. Будь мы одни, я бы получила подзатыльник и нотацию, что должна не выделываться, а говорить родителям спасибо. На людях моя дорогая матушка так не поступала, и ей пришлось покончить с этим аттракционом. Впрочем, ее власть надо мной позволяла легко находить себе новые развлечения.

Мне было действительно страшно, что меня могут вернуть в неведомую больницу, где я совсем никому не буду нужна, даже в качестве рабыни. Понятно же: страшненькую девочку взяли в дом из милости, чтобы было над кем издеваться. Била меня мать нечасто, но очень злобно, всем своим видом показывая, до чего я ее довела. Коротко ударить по лбу костяшками пальцев, отхлестать по щекам тетрадью с затесавшейся вдруг тройкой, дать подзатыльник, избить шнуром от электрического чайника – этого всего много-то и не нужно. Физической расправе я бывала порой даже рада. Она избавляла меня от материнских истерик, бойкотов, показательных унижений и долгих монотонных рассказов, какая я дрянь.

Однажды, в очередной раз угрожая, что наложит на себя руки – разумеется, по моей вине, – мать устроила театральное прощание с домом. В финале этого представления она сняла с полки фото, на котором были отец и я. С этим меня и похоронят! – срывающимся голосом заявила она. Я была просто парализована ужасом. Эффект ее полностью устроил. Стоит, смотрит на меня своими тупыми глазами, пошла спать, дура! Через минуту она уже болтала с подругой по телефону. А поутру перед школой приготовила мне сырники и поцеловала, делая вид, что ничего не случилось. Кажется, она и сама в это верила.

Мать умела менять лица молниеносно, не забывая обязательным фоном рассказывать о своей честности. На людях она как будто красиво несла меня по волнам жизни, но дома превращалась в остервеневшую стихию, которая стремилась меня утопить.

Я росла послушной хорошей девочкой, которая каждый божий день училась изощренно врать и скрывать свои мысли. У меня была лишь одна мечта: вырасти, убраться подальше и забыть, что у меня вообще была мать. Буду взрослая – будет свой собственный дом, где я буду себе хозяйкой. Разве не об этом мне все время твердили? Твоего здесь ничего нет, ты ни на что не заработала! Вырастешь – будешь жить как хочешь, а пока будь добра! Не разводи нюни, твои крокодильи слезы здесь никого не волнуют! В своем доме будешь рыдать сколько влезет!

Отец, с которым моя мать была разведена уже дважды – они развелись было, потом опять поженились, потом опять развелись – периодически возвращался. Это всегда происходило неожиданно. Его могло не быть несколько месяцев, мы начинали от него отвыкать, после чего он вдруг приходил, оставался на несколько дней или даже недель. Потом снова исчезал, не сказав ни слова. Моя жизнь проходила на фоне их скандалов, разборок, демонстративного молчания. Однажды мать ехидно спросила его, почему он всегда возвращается, если она такая плохая. Ответ был совсем не тот, которого она ожидала. Вместо того, чтобы униженно промолчать или признаться в любви, отец плюнул в нее словами: Мне попросту негде жить.

Я понимала, что у нас с ним одна проблема, но каждому придется с ней разбираться самостоятельно. Чтобы до этого элементарно дотянуть, следовало просто поменьше нарываться. Едва попав в школу, я начала копить силы. Днем я демонстрировала примерное поведение и прилежание, ночью мне снился побег из тюрьмы. Я рыла подкопы, убивала охрану, перелезала через стены, даже летала. И каждый такой сон завершался моей победой. Через десять лет я наконец получила пропуск на волю – золотую медаль.

Раздутое эго сыграло с моей матерью злую шутку: дочь такой великой женщины просто обязана была поступить в институт на материке. В нашем богом забытом городишке это было равносильно Нобелевской премии за материнство. Живи мы в каком-то мало-мальски приличном месте, мать ни за что не отпустила бы поводок. Но она, как всегда, была готова мною пожертвовать ради своих амбиций. К тому же, уехав на материк, я могла вытащить туда и ее. Она не учла одного: у меня были свои собственные цели, и я совершенно точно не собиралась брать своего тюремщика с собой. Только мысль о том, что мать в моей жизни явление временное, как средняя школа, а отец – и вовсе факультативное, и спасала меня в этом аду. Словосочетание счастливое детство до сих пор вызывает у меня только кривую усмешку.

– Дайарис, я хочу записывать на диктофон. Это не табу?

– Ай, Марина, что ручкой, что диктофоном – какая разница? Ты не украдешь мою душу, руки коротки. Пиши на свой диктофон. Тебе даже интернет разрешен, ничего страшного. Эта игрушка погоды не сделает. Уедешь в Россию – будешь слушать свою мадрину, это неплохо, это память! Мы и так вместе ненадолго.

– Вы хотели поговорить со мной о моей матери.

– Да, девочка, все так. Тебе во время кариоча было сказано: Если черная нить распутается, мы обязательно найдем в ней белую нить. В твою либрету внесли эту запись.

– Как раз хотела узнать, что это должно значить для меня.

– Этот стих имеет дополнительный смысл: Даже когда мать мертва, она всегда заботится о безопасности и благополучии своего ребенка.

– Не понимаю, о чем речь. Как связаны эти две фразы?

– Для этого существуют патаки – поучительные истории йоруба. Вот послушай-ка:

Однажды в царский дворец забежала крыса и с умным видом сказала вот эти самые слова, чтобы обратить на себя внимание: Если черная нить распутается, внутри нее окажется белая нить. Все побросали свои дела и начали обсуждать, что это за мудрость такая. Царь спросил, может ли кто-нибудь из присутствующих постирать черную ткань, чтобы она стала белой. Крыса хвастливо заявила, что может. Царь назначил ей срок: через семь дней, на площади перед дворцом, она должна это сделать. Тогда он отдаст ей половину своего имущества. Если у нее ничего не получится, она будет казнена. С этими словами он отправил крысу домой. Тут-то она и пожалела, что вообще рот раскрыла! Пришлось идти советоваться с бабалао, и ей было велено умилостивить ее покойную мать, принеся в жертву цесарку. Крыса так и сделала. В назначенный день она долго и упорно стирала перед дворцом кусок черной ткани, но ее цвет не менялся. И тут во дворце вспыхнул пожар! Все побежали его тушить, но крыса осталась на месте. Налетел порыв ветра, и перед крысой появился дух ее матери. Он забрал черную ткань и вместо нее оставил белую. Когда пожар был потушен, все вернулись. Пришла пора посмотреть на ткань. Крыса вынула из тазика кусок белой ткани, показала присутствующим и получила обещанную награду.