Совершенно очевидно, что это совсем другой иудаизм, совсем не связанный с богослужениями в храме. Терапевты, взгляды которых очень похожи на взгляды пифагорейцев, не придавали значения культу иудаизма, который был так важен для священников Иерусалимского Храма и храма в дельте Нила, благочестию священнослужителей, оправляющих богослужения, о котором так беспокоились зелоты, а также приходу мессии из рода Давида. Для мужчин и женщин из общины терапевтов молитва была просто возможностью духовного постижения божественного.

Их царство было действительно не от мира сего – Иисусу бы это пришлось по душе.

Во взглядах терапевтов есть еще одна особенность, мимо которой мы не можем пройти: они придавали Ветхому Завету символическое значение. Все предсказания пророков о появлении мессии они воспринимали иносказательно. По их мнению, не было никаких причин ждать прихода реального мессии, который освободит Израиль, Иисусу нет смысла быть настоящим царем, а пророчества о приходе мессии являются просто символами чего-то более глубокого и таинственного. Мы уже убедились, что звезда может быть символом мессии, и теперь было бы логично немного развить эту идею. Может быть, одно из заявлений апостола Петра в Новом Завете отражает ту же мысль, только в христианском контексте? Нельзя ли фразу: «…взойдет утренняя звезда в сердцах ваших», – понимать как призыв к мистическому свету прорваться из глубин души?[257]

По всей видимости, подобные взгляды получили широкое распространение, и поэтому не стоит удивляться, что иудаизм, а затем и христианство в Египте имели мистическую окраску: именно в Египте зародилось христианское монашество, именно в Египте, в Наг-Хаммади кто-то спрятал гностические тексты. Это коллекция христианских и античных мистических текстов – в том числе одно произведение Платона и одно Гермеса Трисмегиста, «Асклепий» – была собрана и использовалась монастырем в пустыне.

Даже в третьем веке н. э. в христианской церкви Египта были такие склонные к мистицизму личности, как Климент Александрийский и Ориген. Египетские традиции проникали в иудаизм и в глубокой древности – во времена Иосифа и Моисея, и в более поздние эпохи, о чем свидетельствуют труды Филона Александрийского. И в этой атмосфере существовали разнообразные группы, вроде общины терапевтов, которые исповедовали мистический вариант иудаизма, а также храм Онии, в котором совершали богослужение истинные еврейские священники садокиды.

Напрашивается вопрос: что такого особенного было в Египте, что придало мистическую направленность иудаизму и зародившемуся в его недрах христианству? На какую почву были пересажены эти чужеземные религии?

Ирония этих вопросов заключена в том, что питала эти религии не только земля, но и солнце, льющее свой живительный свет с небес. Ключом к ответу на них может стать тот факт, что и терапевты, и садокиды переняли солнечный календарь у египтян, главное божество которых, Ра, было олицетворением, солнца как источника жизни, создателя всего сущего. Древние тексты свидетельствуют о том. что фараоны – по меньшей мере – стремились к мистическому единению с Ра как к «высшему проявлению божественной души человека».[258]

Глубокий мистицизм, лежащий в основе египетских представлений о мире, вне всякого сомнения, оказал влияние на другие религии, укоренившиеся на этой земле. Этот египетский мистицизм, включавший толкование мифов и тайные ритуалы, нередко проводившиеся в скрытых от посторонних глаз подземных залах и храмах, претендовал на то, чтобы соединить наш мир с другим, соединить небо и землю.

Мировоззрение египтян не было ни философией, то есть размышлением над божественными возможностями, ни верой, построенной исключительно на надежде на лучшую жизнь после смерти. Мистика в сознании египтян уживалась с необыкновенной практичностью. Они не желали рассуждать о небесах – они хотели туда попасть. И вернуться назад. Как Лазарь.

Пришла пора познакомиться с тайными мистериями Египта.

Как считали древние египтяне, в самом начале мир был совершенен. Любое отклонение от этого состояния вечной гармонии, которое называлось Маат, объяснялось человеческими пороками, и величайшим из пороков были те, в основе которых лежала жадность.

Поэтому делом каждого – не менее важным, чем скромность – считалась работа по поддержанию этого совершенства и восстановлению нарушенного равновесия. Высшая ответственность лежала на фараоне, и помощниками ему в этом деле служили многочисленные храмы, сеть которых покрывала весь Египет.

Каждое утро в храмах совершался один и тот же ритуал пробуждения богов, когда в момент восхода солнца открывались двери внутреннего святилища. Директор музея Петри в Лондоне доктор Стивен Квирк полушутливо сравнивал египетский храм с «машиной для сохранения вселенной, и эта особая операция требовала особых знаний и обученного персонала… чтобы важнейшая работа по поддержанию жизни всегда исполнялась должным образом».[259]

В то же время храм служил вратами в потусторонний мир: это было место, где соединялись небо и земля – точно так же, как на линии горизонта, – и по этой причине во многих текстах храм называется небесным горизонтом. У термина акхет, которым в древности обозначали горизонт, есть несколько значений: это не только место соединения неба и земли, но и та часть горизонта, где бог Солнца каждое утро поднимается из «дальнего мира», или Дуэта, а каждый вечер возвращается назад.[260] Не подлежит сомнению, что для египтян горизонт также был дверью в «дальний мир».

Этим же свойством обладали пирамиды. Великая пирамида фараона Хуфу в Гизе называлась «акхет Хуфу». Более того, корень слова акхет имеет значение «сиять, излучать».[261] Этот термин не только указывает на сияние при закате или восходе солнца, но имеет еще один, тайный смысл, о котором стоит поговорить подробнее.

Главная задача фараона – служить гарантом Маат. Единственное – и величайшее – требование к человеческим существам состоит в том, чтобы жить в Маат, способствуя гармонии космоса и материального мира. Это состояние высшего равновесия персонифицировалось богиней Маат, которую изображали со страусовым пером в волосах. Она приносила в мир плоды гармонии – истину и справедливость.

Параллельно этому универсальному совершенству существовали два мира: материальный мир, в котором мы рождаемся и живем, и потусторонний мир, куда мы попадаем после смерти, Дуат, или «дальний мир».[262] Дуат не воспринимался как отдельный мир, как некое небо или ад, не связанный с земной жизнью. Скорее он был вездесущим. Считалось, что он существует параллельно материальному миру, тесно переплетаясь с ним, подобно двум змеям на магическом жезле Гермеса. Он все время с нами, но мы не можем видеть его или переместиться в него, пока не умрем.

Эти два мира каким-то мистическим и необъяснимым образом занимали одно и то же пространство – только реальный мир существовал во времени, а потусторонний вне времени. Время появилось после сотворения материального мира, но потусторонний мир считался вечным – но не в том смысле, что он простирался в бесконечное прошлое и бесконечное будущее, а в том смысле, что он находился вне времени. Повелителем потустороннего мира был бог Осирис, а роль проводника умерших исполнял Тот, который вел их в царство богов.

Еще одна особенность потустороннего мира состояла в том, что он воспринимался как вечная основа всего, что существует в видимом мире. Он считался божественным источником всех вещей, источником силы и источником жизни. Сама жизнь происходит из потустороннего мира, который пронизывает материальный мир и проявляется во всех формах, которые мы видим вокруг.