— Это очень даже хорошо, что Диана пришла как раз вовремя. Надеюсь, вы составите нам компанию? — вырвал из задумчивости голос генерала-майора. Диана моргнула. О чем бы ни мечтало ее похотливое воображение, Роману лучше об этом не знать!

Вспомни рисунок, Асланова, и не будь наивной!

Вспомни горячее тело, прижимающееся со спины…

Однозначно, пора лечиться. Диагноз — раздвоение личности.

— Я не уверена, что это будет уместно. Я не одета подобающе, да и вряд ли гражданские могут принимать участие в подобных мероприятиях, — пробормотала Диана, выплывая из жарких мыслей.

— Чушь! Я лично составлял список приглашенных, и с этой минуты вы, Диана Асланова, в него входите.

Она привычно хотела отказаться, убежать, но все еще неуемное возбуждение гуляло в крови, призывая попробовать что-то новое. Да и будем честны, Диана просто побоялась спорить с самим генералом-майором!

— Спасибо, с удовольствием.

— Я оставлю бумаги в кабинете, — Роман открыл дверь, прижав палец к ручке.

— Мы с Татьяной пока пойдем вперед, — сказал Игорь Олегович, но девушка проговорила тихим мелодичным голосом:

— Я думала, мы подождем капитана Львова, чтобы он проводил нас в зал.

Диана сжала руки в кулаки. Хорошо, что она привычно обрезала ногти коротко, так что они не оставили глубоких вмятин на ладони. Холодно улыбнулась и сказала:

— Думаю, Роману Алексеевичу есть кого провожать, — посмотрела на Арсеньева и вежливо спросила: — Игорь Олегович, вы ведь знаете, куда идти?

— Конечно, конечно!

— Тогда увидимся в концертном зале, — отчеканила Диана и отвернулась, но успела заметить округленный розовый ротик и распахнутые разочарованные глаза Танечки.

Зал был украшен живыми цветами, на каждом стуле лежали программки с выступлением, согласно которому после концерта обещали угостить шампанским. Около пятнадцати минут выступал маршал, тучный мужчина, втиснутый в форму, громко и агитационно-четко зачитывая речь с листка. Такие мужчины-военные, у которых честь и служба въелась в кости, не приспособлены к кабинетному образу жизни, и Диана была уверена, что скажи маршал несколько слов от себя лично, вверх полетела бы не одна фуражка.

Далее было несколько музыкальных выступлений, которые Диана смотрела с интересом и любопытством. В середине народного танца она повернула голову к Роману и заметила, что он внимательно смотрит на нее.

— А почему вы не выступаете, Роман Алексеевич? — насмешливо спросила Диана. — Думаю, вам отлично подошел бы костюм Пиноккио. Это тот, у которого нос растет, когда он врет.

— Я хотел выступать, — усмехнулся он. — И даже предложил свой номер, но его почему-то сразу отмели.

Было что-то…в его глазах. Что-то…предостерегающее. Или эта интуиция ей шепнула, что не стоит продолжать разговор?

Диана отогнала ненужные мысли, и не сдержала едкого вопроса:

— И что это за номер? Может, театра одного актёра? Вы бы сорвали аплодисменты.

— Уверен, я бы провалился с треском.

— Не переживайте, уверена, Татьяна все равно осталась бы в восторге, — хмыкнула Диана. — И все же, с каким номер вы бы выступили?

Роман посмотрел на нее долгим взглядом, затем сказал ровным голосом:

— Ромео и Джульетта.

Тысячи и тысячи жалящих кадров вспыхнули в голове. Выпрыгнули из ящика Пандоры все несчастья и беды, унижения и травля, предательство и боль, которые Диана пережила из-за злосчастных Капулетти и Монтекки. И нет на дне ящика никакой надежды! Заляпали, уничтожили, закидали мусором! Заметались вокруг беды и несчастья, закружили так сильно, что Диана ощутила тошноту и головокружение.

Как сквозь вату послышался встревоженный голос:

— Диана, что с тобой? Диана, посмотри на меня, пожалуйста, открой глаза.

Шум музыкальных инструментов, лязг огромных металлических дисков, который бьет по ушам, по мозгам, разрывая внутренности нескончаемым звоном.

Аплодисменты, хлопки, свистки, смех.

Сотни глаз устремлены на сцену.

Летят щепки, мусор, ветки, пустые бутылки.

Диану гонят со сцены.

Со смехом, с подначиванием тех, кто считается элитой школы, а прихвостни подхватывают.

А Диана стоит на сцене, прямая, как палка, не уворачивается от мусора, потому что не это бьет сильно и больно, а громкий истеричный смех, и лозунг для выкриков: «Верзила Капулетти, утони в туалете!».

Диану качало и несло на волнах, легких и невесомых, и небесный гром отбивал гул, ритмичный и стройный, тук-тук, тук-тук, тук-тук. Он становится учащённее и быстрее по мере того, как быстрее и быстрее ее несет на волнах, как волны спокойные и мягкие превращаются в огромные штормовые завесы. Все бурлит и качается. Рвутся ее хлипкие паруса. Ломится со скрипом тонкая мачта. Не может она больше управлять своим кораблем, своей жизнью, своим телом.

В следующую секунду ее вырвало.

Кто-то засунул пальцы в ей рот и вытащил язык.

— … тише, тише, Диана. Дыши тихонько, неглубоко. Просто вдох, выдох. Давай со мной вместе, сделай вдох, принцесса, прошу тебя, дыши…

И Диана послушалась, как малый ребенок, которого при рождении учат новой жизни и направляют успокаивающим голосом. Она слышала низкий голос, ровный и уверенный, такой, которого нельзя ослушаться.

Диана поморгала и открыла глаза.

Глянула затуманенным взором на отвратительное пятно на груди Романа, и застонала.

— Прости…

— Ничего страшного, — он снял пиджак, отбросил прочь и вновь сел на пол.

Диана лежала на кожаном диване, в каком-то кабинете, с плотно задернутыми шторами, и не поймешь, какое время суток на улице.

Роман помог сесть и подал бутылку с водой.

— Я могу умыться? — прохрипела она, не желая, чтобы он видел ее такой после всего, что… — А что случилось? — спросила вслух и поймала взгляд, непонятный, смутный, непроницаемый, тот, который не отпускает.

— Тебе стало плохо на концерте.

— Поэтому я не люблю большие сборища людей.

Роман хотел что-то сказать, но сжал зубы. Да так сильно сжал, что желваки заходили под заострившимися скулами.

— Уборная там. Я помогу.

— Нет, нет, — запротестовала Диана, но он ее не слушал. Помог дойти и после уговоров, что с ней все в порядке, согласился оставить одну.

— Не запирайся, — предупредил Роман, и она кивнула.

Посмотрела на себя в зеркало и не удивилась. Вот она сама, ее жизнь, взлеты и падения. В этом взгляде, тусклом, горьком и усталом, в этой бороздке меж бровей, заложены все ее несчастья, а по сжатым белым губам можно понять, как часто Диана падала и пыталась подняться.

Умылась ледяной водой, привела в более приличный вид волосы и рубашку. Вышла в кабинет.

Роман стоял у окна, с затканными по локти рукавами, руки в карманах брюк. Неподвижный, прямой и неприступный.

— Ого, уже так темно.

Он обернулся.

— Как ты?

— Намного лучше. Может на обед не то съела, — утомленно отозвалась Диана. — Вы можете отвезти меня домой?

— Сейчас придет врач.

— Какой еще врач? Это банальный обморок. Роман Алексеевич, пожалуйста, не драматизируйте.

— Диана, — тихо и ровно. — Это не банальный случай. Я…видел, и знаю, что это далеко не банальный случай.

— В любом случае, я сама с этим разберусь. Смотрите, стою крепко на ногах, ходить могу, так что спокойно могу выйти отсюда и без вас.

— Но не выйдешь.

— Что вы хотите? Чтобы врач повторил мои слова? — усталым голосом спросила Диана, присаживаясь на стул.

Роман отошел от окна и подошел к ней. Встал рядом, глядя сверху вниз. Свет настольной лампы бил ему в спину, и лицо оставалось в тени.

Он поднял руку и Диана замера. Настороженно и недоверчиво. Роман провел пальцами по ее скулам, по бровям, задел ухо. Легко, невесомо, почти нежно.

— Как вы меня сюда дотащили? — шепотом спросил она, молясь, чтобы Роман не останавливался. Но он остановился и опустил руку.

— На руках.

— Зачем? — покачала головой. — Я вешу почти семьдесят.

— Мой вес девяносто, и я поднимаю его по пятьсот раз за вечер.