С палубы корабля Мадлен видела очертания берега – там слабо фосфоресцировали в темноте барашки на гребнях волн. Расстояние от корабля до берега не превышало ста пятидесяти ярдов, только и всего. Даже в лодке, среди черной воды, задача, вставшая перед Мадлен, казалась ей легко осуществимой.

Вероятно, ей придали смелости ухмыляющиеся лица матросов, обступивших ее, перед тем как она перебралась через борт корабля и спустилась в шлюпку.

– Постарайся довезти свой груз до берега без шума, малютка! Иначе французы пустят вас на корм рыбам!

Дружеский шепот капитана звучал у нее в ушах, пока шлюпка уплывала в непроглядную тьму. А теперь, борясь с волнами, Мадлен думала, что, должно быть, вступила в сделку с самим дьяволом. Ее пальцы давно озябли и онемели, их сводило судорогой, а прилив норовил утащить шлюпку от берега. Мадлен казалось, что лодка совсем не движется. Черные соленые брызги, невидимые в темноте, ливнем окатывали ее лицо и руки, и вскоре вся ее одежда промокла.

В заливе, врезавшемся в скалистый берег под непрестанным воздействием волн Атлантики, прилив был особенно силен. Капитан предупредил Мадлен, что необходимо поспешить, чтобы достичь берега вовремя. Мадлен не терпелось услышать голос Себастьяна, но она знала, что над водой голоса разносятся во все стороны. Обращаясь к Себастьяну, лежащему на дне лодки рядом со связанным де Вальми, она могла привлечь внимание французских солдат, патрулирующих берег.

Она подбадривала себя лишь мыслями о матери, с которой мечтала встретиться.

Мадлен вызвала в памяти одно из ранних и самых счастливых воспоминаний. Ей шесть лет, она идет рядом с прекрасной темноволосой дамой в белом муслиновом платье с широким розовым поясом и широкополой шляпе. Ее повезли в гости к матери, которая – о чудо из чудес! – летом 1789 года жила в Версале.

Самым ярким воспоминанием этого дня стало катание на лодке по одному из спокойных искусственных прудов Версаля. Миниатюрный весельный скиф был выкрашен в королевский голубой цвет и украшен золотыми лилиями, эмблемой короля Франции. На сиденьях лежали подушки из золотистого шелка, весла были ярко-красными.

Мадлен отчетливо помнила тепло летнего солнца, его горячие лучи на плечах и руках, запах водяных лилий, растущих у берегов. В ее ушах зазвучал незабвенный голос, ободряющий ее:

– Опусти весла, подтяни их к себе и подними, детка!

Высокий привлекательный мужчина в белом парике и полосатом шелковом сюртуке улыбался ей, махал рукой и хвалил звучным баритоном. Больше Мадлен никогда не видела этого человека, но его голос был так свеж в ее памяти, словно она слышала его лишь вчера.

Неужели это был ее отец, размышляла Мадлен, тот самый человек, ради которого мать рисковала жизнью? Почему же прежде она не вспоминала о нем?

Внезапно волна перехлестнула через борт лодки, и от обжигающего холода Мадлен стиснула зубы. Мужчины на дне зашевелились, и лодка закачалась из стороны в сторону.

С испуганным возгласом она опустила весла в воду, но правое зацепилось за что-то и треснуло, а руку Мадлен пронзила острая боль. Казалось, лодку вдруг подхватила и повлекла незримая рука Нептуна.

За какую-нибудь долю секунды Мадлен успела понять: ей не хочется тонуть! Она слышала об этой ужасной смерти, о постепенном погружении, о том, как вода вытесняет воздух из легких, врывается в нос и в рот. Мадлен судорожно вздохнула, словно уже тонула.

Неожиданно лодка остановилась, скребнув днищем по песку. У Мадлен вырвались слова благодарности небесам. Волны вынесли лодку на песчаную отмель у самого берега!

Внезапно со всех сторон послышался шум. Хриплые мужские голоса сыпали проклятиями, от которых родной французский язык показался Мадлен чужим и грубым. В борт лодки вцепилось сразу несколько пар рук.

– Не двигайся, парень! – прошипел чей-то голос, едва Мадлен попыталась подняться.

– Черт, да это женщина! – воскликнул второй, коснулся плеч Мадлен, ощупал грудь.

– Тихо! – вновь послышался зловещий шепот. – Возьмем ее с собой. Нельзя терять время.

Мадлен выволокли из лодки, перекинули через плечо. Ледяная вода плескала ей в лицо, пока неизвестный шлепал к берегу, крепко держа ее за колени. Мадлен предупредили, что на берегу их встретят друзья. В темноте она не могла разглядеть их лица, неизвестные молчали. Очевидно, это не солдаты. Так или иначе, Мадлен уже сомневалась в том, что берег – безопасное место по сравнению с пустынной и бескрайней равниной моря.

Вдруг в темноте послышался приглушенный голос Себастьяна и сдавленные смешки.

Неизвестный, несущий Мадлен, начал карабкаться вверх по утесу. Мадлен ухватилась обеими руками за его широкий пояс, боясь упасть. Впрочем, ей было за что благодарить судьбу: в конце концов она оказалась на твердой земле, во Франции.

Подъем продолжался несколько минут, молчание и деловитость контрабандистов придавали происходящему зловещий оттенок. Наконец земля под ногами выровнялась, и Мадлен поняла, что они добрались до вершины утеса.

Ее поставили на ноги так порывисто, что кровь мгновенно отхлынула от головы, вызвав головокружение. С фамильярной небрежностью кто-то поддержал ее и посветил в лицо фонарем. Только теперь Мадлен увидела человек десять, оборванных, грязных, с заросшими щетиной и покрытыми копотью лицами. Их глаза свирепо поблескивали, зловонный перегар выдавал их пристрастие к спиртному и грубость натуры, но к Мадлен никто не прикасался.

– Ей-богу, а она недурна! – прошептал один.

Себастьян, неизвестно как очутившийся рядом, улыбнулся.

– И стоит каждого потраченного на нее франка.

– Что вы сказали им? – подозрительно прошептала Мадлен по пути к убежищу.

– Только правду: что ты моя любовница – опытная, привыкшая к роскоши и знатная куртизанка.

– Ох уж эти мне мужчины! – фыркнула Мадлен.

Себастьян рассмеялся и обнял ее здоровой рукой.

– Они восхищены твоей отвагой, дорогая. Ты была великолепна!

В последующие два дня Мадлен открыла в Себастьяне подлинный талант шпиона. По пути вдоль побережья пролива к Лиллю, расположенному недалеко от бельгийской границы, где, по словам Себастьяна, собирались мятежники, сочувствующие Англии, Мадлен восхищалась его знанием многочисленных диалектов и местности. Она прониклась уважением к Себастьяну, обнаружив, что ему известны не только обычаи сыновей Нормандии, но и цыган, к табору которых пристали путники.

Себастьян объяснил, что теперь, когда вторжение возможно в любую минуту, всякий незнакомец вызывает подозрения. Только цыгане беспрепятственно кочуют из города в город, не привлекая внимания. За охрану де Вальми Себастьян пообещал своим друзьям-цыганам несколько золотых монет из тех, что были зашиты в подкладку плаща Мадлен перед отплытием из Англии.

Поэтому весь день де Вальми сидел связанный, с кляпом во рту, в одной из кибиток, а на ночь его привязывали к какому-нибудь дереву.

Еще никогда в жизни Мадлен не была столь счастлива и вместе с тем напугана. Путешествие ничем не напоминало то, что она совершила в одиночку в августе, надеясь на защиту монашеского одеяния. Поскольку произношение выдавало в ней образованную женщину, она старалась говорить как можно меньше. Мадлен переоделась в цыганскую одежду – крестьянскую блузу, шерстяной жилет, мужскую куртку и тяжелую шерстяную юбку, из-под которой выглядывали пышные оборки красной нижней юбки. Голову она повязала платком с бахромой из золотых монет, ноги болтались в огромных башмаках, несмотря на набитые тряпками носки. Несмотря на этот маскарад, Мадлен знала, что привлекает взгляды всех проходящих мимо мужчин. Если бы не неусыпная бдительность Себастьяна, вряд ли она перенесла бы путешествие.

Добрую часть пути они проделали пешком, хотя Себастьяна мучила лихорадка и боли в руке. Пока вокруг не было незнакомых людей, он подвязывал руку, но, едва к табору приближались посторонние, он клал правую руку на рукоять засунутого за пояс пистолета или шпаги, висящей на боку. Цыганам запрещалось пользоваться и тем и другим оружием, но никто не осмеливался бросить вызов Себастьяну, и Мадлен понимала почему: несмотря на бледность и поразительную красоту, он не производил впечатления хрупкого, изнеженного существа. Он выглядел целеустремленным и бесстрашным, каким и был на самом деле.