— Тут я, — выглянул из туалета парень с фингалом под левым глазом, который надо полагать был получен на вчерашнем танцевальном вечере.

— Третье, — продолжил я, — к тебе на края с первых минут выйдут наши школьники: Серёга Степанов и… и… извини, как тебя зовут?

— Юра Кривокорытов, — смущенно пробурчал самый скромный десятиклассник.

— Вот он, — кивнул я.

— А четвёртое будет? — усмехнулся Толя Гаврилов и, нагло пыхнув сигареткой, выпустил дым прямо в туалетную кабинку.

— И четвёртое, — мстительно улыбнулся я, — во избежание несчастных случаев на хоккее, коммерческая премия сразу за два матча будет выплачиваться только по воскресеньям, и впредь никаких субботних десяточек больше не предвидится. Теперь пейте горячий чай и, чтоб через девять минут были на льду.

Наташа Сусанина, закончив в этом году десятый класс с тройками по всем точным наукам, давным-давно для себя решила, что советская космонавтика обойдётся как-нибудь без неё. Более того, девушку подташнивало, когда она видела малопонятные уравнения с иксами и игреками на доске. Зато когда по телевизору показывали советскую или зарубежную эстраду, то сердце Наташи в прямом смысле слова трепетало.

«Вот это жизнь, — думала она, — гастроли, цветы, поклонники, слава». Поэтому с детства в местном ДК Сусанина самозабвенно пела, танцевала и играла в самодеятельности. И все преподаватели в голос твердили, что она просто создана для большой сцены. Однако этим летом в Пермский институт культуры с первого раз поступить не удалось. Кто ж думал, что в этом году красивых и длинноногих девчонок на вступительные экзамены приедет более чем достаточно.

И хоть первый щелчок по носу от судьбы был обидным и чувствительным, Сусанина не сдалась. Она вернулась на малую родину, устроилась работать машинисткой в горком партии и стала заметным участником местной агитбригады «Фреза». В «Фрезе», которая часто с большим успехом гастролировала по городам и весям, Наташа планировала отточить свои артистические способности, подтянуть сценическую речь и уже на следующий год снова ринуться на штурм института культуры. И до последнего времени всё шло как по нотам, как вдруг Сусанина влюбилась.

И теперь, сидя на новеньких деревянных трибунах хоккейного стадиона и видя объект своего вожделения, который бегал по льду и постоянно забрасывал шайбы, Наташа ломала голову над двумя следующими вопросами: «Как она умудрилась втюриться, когда всю сознательную жизнь влюблялись только в неё? И что сейчас с этой любовью делать?».

— Ты где вчера была? — зашептал на ухо инструктор горкома КПСС Евгений Васильевич, который с самого первого дня работы оказывал Наташе знаки внимания и, намекая на серьёзность намерений, уже два раза предлагал руку и сердце. — Я приезжал несколько раз. Твоя мама сказала, что ты на репетиции, но там тебя не было? Где ты была?

— Вчера — это когда? — захихикала Сусанина, в планы которой выскакивать замуж за какого-то инспектора не входило.

— Вчера — это вчера. Не придуривайся и не морочь мне голову, — прошипел мужчина, щекоча усами щёку.

— А голова у нас — это что? — спросила Наташа, наигранно выпучив глаза.

— Голова — это вот, — Евгений Васильевич опустил голову, на которой была надета большая кроличья шапка.

— Это же кролик, ха-ха, — хохотнула Сусанина. — Как ты вообще мог такое подумать, чтобы я, человек искусства, морочила мёртвого кролика? Хи-хи-хи.

— Не придуривайся, слышишь! Мне всё рассказали. Я знаю, где ты была, и знаю с кем, — инспектор горкома кивнул в сторону хоккейного поля.

— А знание — это у нас что? — Наташа опять выпучила глаза. — Знание — это сила. Кажется, сказал Бэкон, но это не точно. А сила — это что?

— Не придуривайся! — чуть не вскрикнул несчастный ухажёр, которого удерживали от банального скандала только посторонние люди на трибунах. — Ещё раз увижу с этим Тафгаем. Убью.

И на этих словах зрители разом вскочили на ноги. Так как упомянутый в скандальном разговоре Иван Тафгаев, подхватил шайбу за своими воротами, обвёл одного игрока соперника, затем второго, потом прокинул шайбу между двух защитников гремячинского «Шахтёра», которые столкнулись друг с другом и полетели вниз, и, объехав эту парочку справой стороны, выбежал один на один. А бросок по воротам Иван нанёс без видимого усилия и замаха. Шайба просто вылетела из крюка клюшки, словно из пращи и в 12-й раз забилась в сетке.

— Гоооол! — закричал довольный сегодняшним хоккеем народ.

— Вот что такое сила, — весело сообщила Наташа своему ухажёру, — это как нож сквозь масло пройти через всю площадку и вколотить 12-у шайбу. Ты так можешь? Увы и ах, нет, — Сусанина, словно издеваясь, развела руки в стороны.

— Идиотская игра для дебилов, — прошипел инспектор горкома и стал ругаясь и чертыхаясь пробираться на выход с центральной зрительской трибуны.

— Как же вы мне, Евгений Васильевич, надоели со своей ревностью и глупостью, — пробормотав себе под нос, тяжело вздохнула Наташа Сусанина.

К концу матча, который я провёл, почти не покидая льда, ноги налились таким свинцом, что в последние пять минут каждое движение давалось через боль. Про атакующие действия я уже практически не помышлял. Зато с большой охотой раздавал разрезающие самонаводящиеся передачи. «А неплохая сегодня вышла тренировочка на будущее», — подумал я и под занавес игры удачно вдавил в борт игрока гостей. Затем отвоевал шайбу и вторым движением швырнул её под центральную красную линию, где её, по моему мнению, должен был выловить наш крайний нападающий, десятиклассник Юра Кривокорытов.

Этот скромный запасной игрок команды оказался не так уж и безнадёжен, как выглядел на тренировках. И кстати, он во втором периоде примерно после такого же красивого паса убежал один на один. Правда, обыграв вратаря, умудрился не попасть в пустой угол, но для первого раза и этого было достаточно. Вот и сейчас Кривокорытов правильно прочитал игровую ситуацию. И когда моя шайба, пролетев на метровой высоте, отрезала всю пятёрку гостей, Юра уже был тут как тут около красной линии. Он ловко принял шайбу, которая к этому моменту опустилась на лёд, и рванул на одинокого голкипера гостей.

— Давай! — заорали зрители на трибунах.

— Юрка, давай! — словно труба загудел, наверное, кто-то из родственников Кривокорытова.

И паренек, словно молния пересёк среднюю зону и, не снижая скорости, выкатился на отличную ударную позицию.

— Бросай! — заорал я. — Не мудриии!

И хоть мой голос наверняка не был слышен, Юра, не сближаясь с голкипером, швырнул с кистей, метя в правый верхний угол ворот. Однако шайба звякнула о штангу, отлетела назад и, когда народ разочарованно выдохнул, вратарь гремячинского «Шахтёра» лёгким движение клюшки сам же добил её в собственные ворота.

— Гооол! — заголосили трибуны.

— Даааа! — заорал сам автор заброшенной шайбы.

— Юрок — молодееец! — загорланил какой-то местный оперный бас.

— 14: 7, — буркнул я себе под нос окончательный счёт матча, когда судья, дунув в свиток, объявил игру законченной.

И вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Народ на трибунах дружно встал и принялся скандировать: «Молодцы! Молодцы!». И в этот момент из динамиков вместо традиционного хоккейного марша зазвучала песня, которую я очень давно не слышал. Откуда откопал её Ярик, можно было только гадать. Почему-то шевчуковская «Осень» в исполнении Владимира Высоцкого не прижилась в этом мире. На кухонных магнитофонах её гоняли мало, под гитару «Что такое осень» практически никто не пел, а по телевизору и радио вообще эту вещь вообще не поставили ни разу. Но как приятно было услышать эту песню именно сейчас, когда переменчивая судьба поманила меня новым вторым шансом.

Что такое осень? Это небо, — заревел хрипловатый голос Высоцкого над хоккейным стадионом.

Плачущее небо под ногами,

В лужах разлетаются птицы с облаками,