На секунду Командор отвлёкся посмотреть, как в бой вступил Карамазов. Его стиль подобен изящному и лихорадочному танцу – он пару раз выстрелит и пустится в холодный пляс, лезвие его клинка безумно сверкает белым светом и как будто поёт кровью. С необычайной грацией и точностью он разит отступников, не доступной для большинства фехтовальщиков. Каждый удар не рождал ничего более «очищения» осквернённой ересью души… ни рваных и грубых ран, ни воплей агонии. Инквизитор вертелся, крутился в ледяном танце, временами пуская в ход пистолет, и уже через несколько мгновений он окружил себя умершими отступниками, не ожидавшими такой скорой расправы. Но на них внимания он не обращал, ибо впереди было ещё более пяти десятка еретиков, одурманенных своими благовониями и идеями.

Спустя некоторое время весь пол был усеян убитыми отступниками, приравнявшись к поверхности, на которой постелили толстый ковёр. Разум Командора ничего кроме мести не знает, но вот интеллект Карамазова был необычайно чист. Он постоянно думает про себя: «Как люди так бездумно могут идти на это смерть? Неужели их идея свободы им это позволяет. Не уж то ради этой идеи готовы бездумно жертвовать собой? Они так ненавидят Рейх, что готовы даже ценой смерти хоть как–то навредить ему или они так преданы своей идеи, что готовы умереть за неё? И тогда какая тут свобода?». Инквизитор не находил ответов. И тем более смотря на Командора, ум которого полностью поглощён чёрной ненавистью, его сознание тоже тянуло в пучину беспросветной злобы. И тут так же бесстрастно лишая жизни одного из отступников он выдернул клинок и кинул взгляд на надпись, что красуется на лезвии. На енохианском выгравировано – «Вера и воля. Не забывай, кому служишь».

Карамазов огляделся по сторонам. Оставшиеся еретики не наступают, вместо этого образовывают защитный круг вокруг высокой фигуры в чёрном балахоне. В руках этот «монах» держит странный изогнутый посох с четырёхразветвлённым навершием, которым махает и подманивает к себе воинов Рейха.

Командор, расправившись ещё с одним отступником, разрубив ему ключицу, поднял свой затуманенный багровым туманом взгляд вверх. Впереди он увидел, как оставшиеся в живых отступники окружили своего вожака, который был в ответе за всё, что произошло. Его благородство и терпимость, скромность и милосердие были давно отброшены, уступив место звериной и дикой ярости. Он, опустил клинок и мрачно стал продвигаться к предводителю отступников. Оставалось буквально два метра до ересиарха, который к тому времени остался в одиночестве, ибо его последователи в страхе оставили его, как, отступник быстрым взмахом руки достал странное оружие. Оно оказалось страшным гротеском традиционного оружия, лишь отдалённо напоминая его. Самодельная конструкция с большой трудностью могла напомнить некоторое подобие обреза. И еретик поднял его и вытянул в сторону Командора. Оглушительный залп раздался на весь мунуфакториатий – уродливое и извращённое оружие в вихре дыма и вспышки просто разлетелось на части, чуть не оторвав руку ересиарху. Броня Командора с глухим звуком ежесекундно треснула. Он почувствовал, как части панциря расколоты и давят ему на торс, вдавливаясь под кожу и плоть острыми концами. Он испытал ужасающую боль и чувство, как та раскалённая картечь, обожгла ему кожный покров и внутренности. Но он не почуял, как кровь обильно потекла по его груди и животу из открывшихся новых ранений. Чёрная ярость притупила всякую боль получше обезболивающего, и только на одной воле он продолжил держаться на ногах и продвигаться вперёд, дабы свершить справедливое правосудие.

Рассвирепевший Командор поднял обогревший клинок вниз и неумолимо пошёл к архиеретику, а тот от страха попятился назад, его движения сковал неистовый ужас. Мужчина вплотную подошёл к отступнику и в его глазах, скрытых за капюшоном он увидел страх и ужас, который только порадовал безумного мясника. Одним мощным вертикальным от плеча ударом под хруст костей он оборвал жалкую жизнь отступника, располосовав его, как кусок свинины, на скотобойне отбросив в сторону труп врага.

От вида рассечённого тела отступника у Командора по телу пробежала волна облегчения и чувства выполненного долга, которые торжествовали недолго. Его ноги и тело внезапно ослабли и он медленно, и, придерживаясь за крышку рядом стоящего верстака, сполз к полу. По всему телу побежала немота, конечности переставали слушаться, отдаваясь во власть холода, а в животе вспыхнула с новой силой острая боль, пригвоздившая парня к полу. Командор затемнённым взглядом увидел, как к нему подбежали Карамазов и Антоний, сорвавший с него маску, став его оживлять, попутно отбиваясь от единичных безумцев, которые стали наступать из всех щелей завода, смакуя вкус грядущей победы. Инквизитор ему поставил несколько специальных уколов, чтобы облегчить боль, но их положение ухудшалось с каждой секундой – свободолюбцы подобно крысам – окружают со всех сторон и число подходящих с каждым мгновением только увеличивается. Улюлюканье и безумный смех с непристойными угрозами смешались в единую песнь.

– Проклятье Дециан! – закричал Карамазов в рацию. – Нам нужна мотопехота! Немедленно!

– А вот и мы! – со стороны огромных врат донеслась реплика.

Несколько десятков солдат в серой форме россыпью подступали, заливая трескучими лучами из энерго-винтовок помещение, и с каждым выстрелом часть завода озарялась ярким светом.

Через пару секунд прибытия мотопехоты стройные ряды отступников стали падать с прожжёнными насквозь телами и вскоре под напором солдат Империи, попятились назад. Но командирам сейчас не до победного марша. Карамазов несёт под руку Командора, а Антоний на руках выносил обессиленную Сциллу. Она постоянно называет имя Командора, которое вязло в ушах, не достигая сознания парня, стоявшего на грани. Последнее, прежде чем впасть во тьму, запомнил Командор, это как его погружают в бронетранспортёр армии Рейха. И когда его голова коснулась мягкого сиденья, то всё напряжение ослабло, и мужчина провалился во мрак.

На следующий день. Милан.

Зиждется заря нового дня. Солнце вновь начинает свой путь, освещая потонувшие в ночном сумраке кварталы города. Золотые лучи небесного светила проникали всюду, рассеивая мрак и тьму, зависшую над городом.

Габриель пробудился от вновь зазвучавших граммофонов, прославлявших культ Канцлера. Снова зазвучали слащавые слова, бесконечная медовая похвальба, от которых Габриеля уже тошнило. Они для него звучали как гром во время похмелья, разрыва своей болью душу и разум парня. Парень ощутил, как жёсткая обложка книги упирается в грудь ему острием, точно бы острие меча. Он попытался вспомнить, во сколько он заснул, но не смог. Книга унесла его в мир справедливости и честности, где правители уважают свой народ, там, где некогда к публике прислушивались, а не расстреливали её из автоматов, где люди реальная власть, а не обслуживающий персонал и мешанина, переполненная фанатизмом или тайной ненавистью к своему государству и правителю. Книга открыла для юноши новую вселенную, и кажется, он этим миром, его идеями, начинает жить и дышать, задумываясь о том, что неплохо было бы сделать Рейх более либеральным местом или даже отделиться от него. Но это не более чем лёгкое дуновение ветра перед бурей, им ещё не овладели эти мысли, но они уже изрядно одолеваю юношеское сознание, ибо он всё больше начинал ненавидеть Рейх, хотя не представлял жизни без его механизмов. Это всего лишь хруст старых устоев, которые ещё не были устоявшимися в душе парня.

Габриель кинул взгляд на часы. Было больше восьми. Он медленно встал, предварительно сделав потягивания, подошёл к окну. На улице тихо и спокойно – никто в такой чудесный день не спешит носу высунуть из собственных квартир. Был дан выходной, а значит, на улице было поутру не так уж и много людей. Снаружи шастают только слуги Рейха: легионы комиссаров, жаждущие принести воздаяние нарушителям закона, и несметные орды служащие бесчисленных управлений, служб и департаментов, контролирующие все аспекты жизни большого города.