Ко времени своей юности Эндориан стал одним из самых умелых воинов королевства. Его мощь и холодная решимость вызывали трепет даже у самых опытных рыцарей. Когда Бальтазар посвятил его в рыцари, это было событием, запомнившимся всем. Но его титул был не таким, как у других. Люди называли его Темным Рыцарем. Этот титул был не столько почетным, сколько устрашающим. Имя Эндориана стало символом ужаса, предвестником боли и смерти. Люди шептали его имя с трепетом, будто оно само по себе могло навлечь беду.

Но даже среди всеобщего страха он чувствовал, как беспокойство разрастается в его сердце. Его мысли всё чаще обретали иной оттенок – он начинал понимать, что мир не ограничивается страхом и смертью. За пределами тьмы, в которой он жил, был свет, которого он никогда не знал. Однако тьма, которой была пропитана вся его жизнь, становилась для него невыносимой. Она обволакивала его, словно плащ, от которого невозможно избавиться, и давила на его душу с каждым днём всё сильнее.

Однажды, в одном из походов, жизнь Эндориана изменилась. Это было среди руин древнего храма, давно опустевшего и лишённого какого-либо признака жизни. Там, среди обломков колонн и покосившихся каменных стен, он столкнулся с фигурой, которая выбивалась из привычной ему картины. Это был старый монах. Его худая фигура, закутанная в изношенный плащ, стояла неподвижно, как будто он ожидал встречи. Его лицо, покрытое глубокими морщинами, выражало покой, который Эндориан считал невозможным в этом мире.

В отличие от всех, кого Эндориан встречал прежде, монах не опускал взгляда и не пытался укрыться. Он не трепетал перед Темным Рыцарем, как это делали другие, и не излучал ненависти, что было более привычным. Он просто смотрел на Эндориана с таким миром и пониманием, словно знал его с рождения.

– В каждом мраке есть место для света, – произнёс монах, его голос был тихим, но отчётливым, словно слова шли не от языка, а прямо из глубин его существа. – Как и в каждом свете живёт тень.

Эти слова поразили Эндориана, словно молния, рассекшая привычный для него мир. На мгновение всё вокруг будто замерло: не было ни звука, ни движения. Только этот голос, идущий изнутри, разбивающий железные цепи, которые так долго удерживали его сознание.

"В каждом мраке есть место для света." Эти слова эхом отдавались в его разуме, вызывая в нём непривычное волнение. Они были просты, но их смысл ускользал от него, как солнечный луч в тёмном лесу. Эндориан не мог объяснить, почему они так задели его. Они были словно заноза, пронзившая его плоть, но вместо боли они оставляли лишь неудобство и непрерывное желание понять.

Его жизнь всегда была пропитана мраком, его мир строился на страхе, силе и крови. Свет? Что это такое? Лишь слабость, которая делает человека уязвимым. Он знал это с детства, знал, как знают аксиому, которую не нужно доказывать. Но теперь эта "истина" начала шататься, будто монах своим присутствием перевернул всё, что Эндориан считал неизменным.

Он хотел спросить старика о его словах, но, прежде чем смог найти подходящие слова, монах исчез, растворившись среди руин. Эндориан долго стоял на месте, не в силах пошевелиться, словно весь мир потребовал от него осмысления услышанного.

"Что, если монах прав?" – мысль, которая теперь засела в его голове, отравляя привычное восприятие реальности. Она не приносила ему ответов, только ещё больше вопросов. Но одно Эндориан чувствовал отчётливо: он не мог больше игнорировать её.

С детства Эндориану внушали иное. Каждый день, словно литургия, начинался со слов его отца, лорда Бальтазара, холодных и отточенных, как клинок:

– Война – это не просто искусство, это наука страха. Побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто способен контролировать страх своих врагов.

Эти слова звучали с непреклонной уверенностью, как истина, не подлежащая сомнению. Лорд Бальтазар произносил их перед каждым уроком, перед каждой тренировкой, в которых меч становился продолжением тела, а смерть – неизбежным результатом движения.

Бальтазар не видел в Эндориане сына, только наследника своей силы и орудие своего господства. Его уроки были жестоки, как сама жизнь. Слишком медленное движение – и меч наставника опускался на плечо юного рыцаря. Недостаточно сильный удар – и удар в ответ напоминал, что в битве нет места слабости.

– Тьма жила в тебе с рождения, – говорил он с ледяной уверенностью, его глаза сверлили сына так, будто пытались заглянуть в самую его сущность. – Ты должен научиться ею управлять. Только слабые боятся тьмы, но ты – не слабак. Тьма – это твоя наследственная сила, твоя кровь.

Эти слова сопровождались часами изнурительных тренировок. Эндориан рос, зная, что каждое его движение должно быть безупречным, каждая мысль – подчинена цели. Он должен был быть не просто рыцарем, а воплощением страха. Его учили видеть в тьме не врага, а союзника. Он видел эту тьму во всём: в глубине глаз своего отца, в глухих коридорах замка, где ветер казался шёпотом призраков, в страхе на лицах тех, кто осмеливался взглянуть на него. Она была повсюду, вплетённая в его жизнь так, что он считал её частью своей природы.

Тьма становилась для него не просто средой, а сутью. Её густой, удушающий покров сопровождал его с первых дней, заполняя его сознание, пока оно не перестало воспринимать что-либо иное. Эндориан был уверен, что его душа – это отражение мрака, окутывающего замок и род Вальмиров.

Но сейчас, после встречи с монахом, нечто начало меняться. Эти простые слова, прозвучавшие в гулкой тишине: "В каждом мраке есть место для света, как и в каждом свете живёт тень," – заставили дрогнуть его внутренний мир.

Эти слова, как первая трещина в монолитной стене, давали понять, что тьма – это не единственный путь. Что, возможно, страх не должен быть единственным оружием, а боль – не единственной мотивацией.

Впервые в жизни он ощутил нечто другое: смутное, неясное, как слабый свет на краю сознания. Это чувство было таким непривычным, что пугало его сильнее любой битвы. Он не мог найти слов, чтобы описать его, но знал одно: прежний мир, полный мрака и теней, больше не кажется ему таким незыблемым.

Направляясь назад в замок Дракенхольм, Эндориан двигался по опустевшей дороге, словно тень, растворяющаяся в предрассветной мгле. Его шаги звучали глухо на мокрой земле, а вокруг него лес шептал что-то на своём древнем языке – язык ветра и скрипящих ветвей. Воздух был тяжёлым, наполненным влагой и ощущением чего-то неясного, словно сама природа следила за ним, затаив дыхание. Внутри него бушевала буря. Каждое слово монаха звучало в его голове эхом, настойчиво повторяя ту простую, но невыносимую истину: "В каждом мраке есть место для света." Он пытался прогнать эти мысли, но они проникали всё глубже, как ядовитые корни, отравляя его привычный порядок.

Он вспомнил слова отца:

– Сомнение – это враг. Оно разрушает силу, превращает в труса. Сомневающийся рыцарь – уже мертвый рыцарь.

Но именно сомнение теперь терзало его сердце, как ржавый клинок, оставленный в ране. Он, некогда уверенный в своей миссии, чувствовал, как его душа разрывается на части. Каждый шаг назад к замку был наполнен тяжестью не только тела, но и духа.

Его мир, чёткий и чёрно-белый, всегда разделённый на тьму и силу, начал трещать по швам. Простая истина монаха – что тьма не всесильна, что в ней может скрываться свет – обжигала его сознание. Но что, если это правда? Что, если этот свет всегда существовал, но был скрыт? Что, если он сам, Эндориан, отвергал его из-за слепого следования учениям отца?

Он взглянул на лес, окружавший дорогу. Деревья, обычно казавшиеся ему грозными стражами этого мира, теперь выглядели иначе. Они больше не пугали его, не казались непреодолимым барьером. Их ветви, склонившиеся под тяжестью листвы, больше напоминали приют, а не ловушку. Но вместо утешения это видение принесло ещё больше тревоги.

"Тьма… свет… Почему это так важно?" – думал он, сжимая рукоять меча, который всегда был с ним, как часть его самого. Этот клинок, омытый кровью врагов, казался ему теперь странно тяжёлым. Не оружием, а грузом, который он несёт.