– Мне хотелось отнять у него что-нибудь.

Он кивает, поднимая бровь.

– Небеса благоволят достойным желаниям.

Даже в тусклом свете опал волшебно играет, испуская осколки радуги, пронзающие тьму. Пылинки танцуют в красных, оранжевых, золотых лучах.

– Что это за камень? – спрашивает Диего.

Я вздыхаю, не поднимая глаз.

– «Слава Кортеса». Огненный опал, который конкистадор Кортес отнял у ацтеков.

– Как он оказался у дона Франсиско?

– Он вез его в Лиму, к вице-королю Перу. Показать камень и попросить у него рудничных рабочих.

– Значит, есть и еще камни? Они собираются открыть опаловые рудники в Новой Испании?

– Есть, – киваю я. – Горы набиты опалами. Не повезет беднягам, которых испанцы загонят в шахты добывать их.

Я смотрю на следы, которые мои ступни оставляют на досках, и снова перевожу взгляд на Диего, зачарованного созерцанием сокровища. У меня нет желания делиться с ним секретами, но я не хочу, чтобы он уходил. Я пока не готова остаться одна.

Поэтому я склоняюсь ближе. От него пахнет прелью и высушенными табачными листьями.

– Этот опал особенный. – Я поворачиваю камень правильной стороной. – Можно увидеть вырезанное на нем лицо.

Диего всматривается, щуря глаза, сгорбившись над камнем. Корабль переваливается через волну. Луч света падает на опал из открытого пушечного порта, и я чувствую на своей щеке чужое дыхание, когда он издает вздох, увидев лик бога Солнца, высеченный древним ювелиром.

– Путана ди дио, – шепчет он.

– Для них этот опал был священным. Испанцы забрали его. Как и все остальное.

– Естественно, – усмехается он. Его лицо вдруг делается уродливым, искажаясь гримасой жадности. – Для меня он тоже святыня.

Диего сидит широко расставив ноги и упирается костлявым коленом мне в бедро. Я чуть заметно отодвигаюсь.

– Как бы то ни было, он прекрасен, – говорит Диего, склоняя голову к плечу, чтобы рассмотреть опал под другим углом. – И за эту красоту ты выкупишь свою свободу.

– Это как? Я ведь уже отдала его генералу.

– Он отвезет тебя в Англию.

– В Англию? И какая мне от этого польза?

– В том, что, хотя англичане и рады убивать, похищать и продавать нас, как вьючных животных, по всему свету, в Англии держать раба незаконно.

– Это правда?

– Суд постановил, – говорит Диего, вертя камень в пальцах, – что воздух Англии «слишком чист для того, чтобы им дышали рабы».

Последние слова он с горечью произносит на языке англичан.

Я моргаю. Так вот почему камень позвал меня!

– Мне всегда везло, – говорю я ему. Бабушка звала меня счастливицей.

Он кладет опал обратно в шелковый мешочек, затягивает тесьму и встает, согнувшись, держась за балки, крепящие палубу.

– Никакого везения не существует, – говорит он назидательно, будто отчитывает малого ребенка. – Ты сама правишь кораблем своей жизни. – И уходит наверх, крепко зажав в кулаке драгоценный камень в шелковом мешочке.

Он, конечно, не прав. Мужчина может сам направлять корабль. А женщина вынуждена пристраиваться к тому, кто следует в нужном ей направлении.

Эту ночь я провела с широко раскрытыми глазами, прислонясь спиной к жесткому лафету. Я даже не могла ни двинуться с места, ни уснуть, слушая фальшивое пение матросов и шуршание крыс, скребущихся возле ног. Мне было страшно. Что теперь со мной будет? За всю ночь я ни разу не вспомнила о своих потребностях. Но больше не могу терпеть.

Я резко встаю и чуть ли не бегом направляюсь к корме. Корабль идет, плавно покачиваясь, сильной качки нет. Скрытые тенями, с обеих сторон из темноты за мной наблюдают матросы. Вслед мне летят крики, свист, нецензурная брань. Слова другие, а смысл тот же. Я теперь шлюха, а не путана, арапка, а не негритоска. Эти мужчины такие же мерзавцы, как испанцы. Мне следует остерегаться их каждую минуту.

Добравшись до лестницы, я поднимаюсь в арсенал, а оттуда – на верхнюю палубу, и полной грудью вдыхаю свежий морской воздух. Прохладные брызги оседают на лице, соленые, дарящие очищение. Ветер дует в спину, треплет волосы, бросает их вперед из-под косынки. Солнце пригревает. Я моргаю от яркого света.

Еще один короткий трап ведет на ют, где, по словам Диего, обитает генерал. Я смотрю туда с завистью: его каюта расположена так далеко и обособленно от простолюдинов.

Снаружи каюты находится длинный рулевой рычаг – шест, который, пронизывая все палубы насквозь, спускается к огромному рулю, направляющему корабль. Одинокий рулевой, несущий вахту, кивает мне.

С другой стороны корабля доносится звон колокола, которым отбивают склянки, когда переворачивают песочные часы[12]. Юнга поет:

А потом кричит: «Один поворот до смены вахты!»

Так что скоро все здесь придет в движение: отдыхающие матросы высыплют из трюма на палубу, а те, что сейчас на вахте, повалятся спать. Матрос выходит из-за галереи, опоясывающей ют, поддергивая бриджи. Должно быть, там гальюн. Я протискиваюсь мимо него и едва успеваю добежать до отверстий, пропиленных в досках.

Справив нужду и оправив юбки, я возвращаюсь с галереи и осматриваю корабль. Он мало чем отличается от «Какафуэго»: небольшой город со своей деловой жизнью и промышленностью. Матросы быстро и уверенно взлетают по вантам на мачты над моей головой. Голые по пояс и босые, они карабкаются на реи, чтобы развернуть паруса. На марсе дежурят впередсмотрящие: кажется, их крошечные, будто ненастоящие, фигурки могут рухнуть на палубу, если в море поднимется высокая волна.

Вокруг меня, в самой широкой части корабля и на носовой палубе, юнги драят палубу и чинят канаты. Из люков доносятся вопли и проклятия, скрипы и стоны. Моряки поднимаются по ступенькам, согнувшись под тяжестью бочек с порохом, взваленных на плечи. Шатаясь, они несут их туда, где другие матросы просеивают и сушат порох на солнце. Третьи приносят и сваливают оружие в огромную кучу на носовой палубе, где мальчишки чистят его от соли, портящей металл.

Мерзкое зловоние ударяет мне в нос, когда я натыкаюсь на мужчин, потрошащих рыбу; они работают споро, как торговки на рынке, отбрасывая в одну сторону мясо, а внутренности, кости и головы оставляя на похлебку. Рядом лущат горох и фасоль. Я зажимаю нос и вдруг вижу человека в черном, того самого, похожего на ворону, которого заметила в первый день. Он идет, заложив книгу большим пальцем в том месте, на котором остановился, торопясь миновать источник неприятного запаха. А потом снова открывает и читает на ходу, шевеля губами.

Все кажется нормальным. Чайки, как обычно, парят в воздушных потоках. Волны все так же пенятся барашками. Матросы заняты делом. Бояться нечего.

Я иду вниз, погружаясь в сумрачные тени арсенала. Заглядываю в кают-компанию и отшатываюсь, увидев, что там полно народу.

Генерал развалился в кресле, закинув ноги на край стола. Он пьет из серебряного кубка. Рядом с ним сидит, облокотившись о стол, еще один джентльмен – обладатель густых и буйных, словно львиная грива, золотых волос. Однако, несмотря на непослушные кудри, усы у него аккуратно подстрижены, и он непрерывно поглаживает их кончиком указательного пальца.

С ними мальчишка, которого я видела на «Какафуэго» со шпагой дона Франсиско. Сейчас он разливает вино. Идет к Диего, который, что-то пробормотав, забирает у него кувшин и наливает себе сам. Возвращая вино мальчишке, он поднимает глаза и вздрагивает, заметив меня и чуть не выронив кувшин из рук. Мне тоже удивительно видеть его среди англичан. Ему прислуживает паж. Он сидит за одним столом с генералом. Больше никто меня не замечает, и я бесшумно отступаю в тень.

Теперь я осмелела. Какой у них тонкий юмор! Как беззаботно они хранят оружие в арсенале: незапертое, без охраны, доступное кому угодно! Как непринужденно чувствует себя среди них Диего! Корабль образцовой дисциплины и хорошего настроения.