Мы разговариваем, я и Диего, танцуя на грани, огибая острые углы. Он расспрашивает о местах, в которых я бывала: об Акапулько, Маниле и Перу. Сам он рассказывает о Кубе, где родился, и об Огненной Земле, где поступил на службу к генералу. Он метко характеризует людей на борту корабля – кто всегда любезен, а кого следует избегать как чумы. Я молчу, что и сама обладаю определенным опытом в таких делах.

В основном он говорит о генерале: его таланте мореплавателя, отваге в бою и огромных богатствах в трюме, которые принесут честь и славу не только ему, но и каждому моряку, который вернется с ним к берегам родной Англии.

Музыка внизу умолкает. Но пройдет еще два поворота часов и треть, прежде чем в каюте появится генерал. Он коротко кивнет мне, желая доброго вечера, и дружески поболтает с Диего. Потом над тазиком умоет руки и лицо водой из кувшина, поковыряет в зубах серебряной зубочисткой. А потом мы втроем будем укладываться на ночь: двое лягут на кровати, один на полу.

Сегодня Диего приходит, когда музыканты еще и не начинали играть. И, против обыкновения, с пустыми руками. Ни конфетки мне, ни финика, ни лакомства с генеральского стола.

Я поднимаю взгляд от рубашки, на которую ставлю заплатку, сидя с ногами на кровати. Света мало: всего одна свеча. Глаза устали. Я моргаю.

– Добрый вечер.

Он закрывает дверь и говорит, не поворачиваясь лицом:

– Я обещал тебе, что мы закончили дела в Новой Испании. Но нам придется сделать еще одну остановку.

Я втыкаю иголку и встаю.

– Где?

За окном каюты темно. Низкие облака, луна еще не взошла. Сердце колотится. Я считаю в уме. Семь дней пути из Зонзоната.

– В Уатулько, – говорит он. – Чего ты испугалась?

– Я не испугалась, – возвращаюсь к кровати и снова беру иголку, но руки дрожат так, что шить я не могу.

Внизу, в кают-компании, музыкант настраивает виолу. Мелодия течет, поднимаясь и опадая, как ветер. Я окончательно бросаю шитье и сажусь на руки, чтобы унять дрожь.

– Просто меня там знают.

– И что?

Он наводит порядок в каюте, подбирает с пола книги и ставит их на место или складывает в аккуратные стопки. Бронзовый глобус, с которым я играла, со стола отправляет на полку к астролябии.

– Ты знаешь, как наказывают за побег, – говорю я ему. – Но меня ждет худшее: я не просто беглая, я сбежала с еретиками.

– Здесь они не имеют власти.

– А если захватят корабль?

– Не захватят. – Он собирает карты и документы и складывает их в морской сундук генерала.

Снаружи доносится последний призыв перед сменой вахты, звонкий голос мальчишки, дрогнув, дает петуха. Топот матросов, бегущих с орудийной палубы наверх по трапу в середине корабля, кто-то тяжело спрыгивает с реи, сотрясая палубу.

– Испанцы нас не ждут, – говорит Диего. – Они беззащитны. Это не мужчины – они трусливы, как женщины. – Он бросает на меня взгляд, значение которого я не могу разобрать. – Мягкотелые, как спелые фиги. Мы можем делать с ними все что угодно.

К виоле присоединяются дудка и барабан. Музыканты заиграли быструю веселую джигу. Снизу доносится смех и стук кувшинов и кубков по столу. Меня не зовут туда танцевать с тех пор, как генерал объявил меня своей.

Я собираю шитье и кладу в сундук у окна.

По правде говоря, испанцы действительно ослабили бдительность. Индейцы больше не оказывают сопротивления. Симарроны, сбежавшие от рабства, и носа не кажут из своих окруженных ловушками фортов в горах. Враг, способный дать отпор с оружием в руках, стал редок.

Но в голове продолжают крутиться ужасные мысли.

– В Уатулько есть судья, злобный как сам дьявол. Он подмял под себя весь город. Рабов тащат к столбу для порки без всякой причины. Я была там три недели назад, и на виселице болталась девочка.

Диего замирает у полки с поднятой рукой, руки у него обнажены, и видна ямка плеча.

– А что, если генерал высадит меня на берег в Уатулько? – Я больше не в силах скрывать свою тревогу. – Тогда мне конец.

Диего медленно поворачивается ко мне лицом.

– Уверен, ты сумеешь смягчить злобного судью. Раздвинешь перед ним ноги, и все будет хорошо. Вряд ли твою кожу станут портить ожогами от кипящего масла.

Я вздрагиваю, будто он ударил меня.

– Приземлишься на ноги, ну или на спину, – он кивает на кровать. – Так же, как здесь.

Ах вот почему он злится? Я захлопываю сундук.

– Это ты бросил меня с волками! – Я тычу пальцем в нижние палубы. – Что я должна была сделать? Если он выгонит меня отсюда…

Диего смотрит на меня. Внизу, в кают-компании, от топота ног прогибаются доски. Джига звучит все быстрее.

Диего стоит так близко, что я чувствую вонь сальных снастей на его руках и запах сигар в дыхании. Я жду, что он меня ударит. Я почти чувствую, как боль обжигает щеку. Но вместо этого он наклоняется и шипит. Я едва могу расслышать из-за музыки и топота ног внизу.

– Он не зверь! Я еще когда впервые тебя увидел, сразу подумал, что ты хитрющая девка. Так придумай что-то другое, чтобы задержаться здесь. – Он поворачивается и уходит, хлопнув дверью.

Что другое?

Путана ди дио, у меня ничего нет!

Да чтоб его черти драли, этого Диего! Несчастный слепец.

Музыка внизу смолкает. Генерал скоро будет здесь. Я начинаю отсчет.

После каждого пушечного выстрела корабль сотрясается всем корпусом. Заволакивается черным дымом. Как он еще держится на плаву? Это ведь не военный корабль. Он и для морских походов едва пригоден. Я затыкаю уши, но даже неслышный, грохот орудий отдается во всем теле.

Снизу доносится лязг и скрежет железа, из арсенала тащат на палубу шпаги и аркебузы. Матросы чертыхаются и орут, поднимая бочонки с порохом по узким лестницам.

«Выше держи, болван!»

«Иди к дьяволу!»

На палубе все перекрикиваются, зовут друг друга помочь облачиться в доспехи.

«Ай, Иисусе, ты мне бок прищемил!»

В воскресенье Пасха. Подумать только! Они воюют на Страстной неделе.

Скрипят лебедки, натягиваются канаты, корабль бросает якоря. Моряки высыпают на палубу, бряцая оружием и доспехами. Когда замолкают пушки, я слушаю их праздную болтовню в ожидании команды сойти на берег. Они не испытывают страха. Грядущая битва их нисколько не беспокоит.

«Как думаете, у них есть вино? Последний раз мы затаривались им в Вальпараисо».

«Я рассчитываю на вино и женщин. Генерал своей девкой не делится».

Должно быть, точно так же – с шутками и прибаутками – они готовились захватить мою деревню. Те пираты тоже были англичанами, хотя тогда я даже не знала о существовании Англии.

Должно быть, они так же облачались на битву, бросив якорь в бухте. Помогали друг другу затянуть ремни на кожаных латах. Смеялись над плохо подогнанными шлемами, сползающими на глаза.

И совершенно не боялись смерти, потому что знали, что нашему оружию не сравниться с огнестрельным. Лучники были гордостью нашего народа. Опытными стрелками. Их стрелы с наконечниками, смазанными ядом, убивали человека за считаные минуты. Но против пороха и дроби они оказались бесполезны.

Я тогда была маленькой девочкой, дрожала и плакала, прижимаясь к сестрам, брату и бабушке. Мы могли только сидеть, сбившись в кучу, и ждать, когда ужас придет к нам.

От одного воспоминания мне кажется, что стены сдвигаются, пытаясь раздавить меня. И вот уже вместо каюты я снова вижу хижину матери, объятую огнем. Я выхожу на ют.

Такой суматохи на корабле я прежде не видела. Оружие повсюду, оно горами свалено в шлюпку и просто на палубу. Мужчины собираются вокруг, выбирая, чем вооружиться, поднимают арбалеты и аркебузы на марсовые площадки.

Мальчишки в середине палубы катают шарики из конопляной пеньки, набивая их гвоздями и прочей железной мелочью. Они обваливают их в каше из пороха, смолы и серы, чтобы потом поджигать и бросать в испанцев. Диего приходит наполнить ими мешок. Я впервые вижу его обутым – в длинные, выше колен, кожаные ботфорты. Мальчишки проводят для него испытание, поджигая конопляный шарик и бросая за борт. Он взрывается над морем, вздымая поток воды и огня, подобный извержению вулкана.