— А дочка привораживает? — спрашивает дед недоверчиво.
— И бровями, и зельем, и красными цветами, которыми всегда украшает себя, к себе притягивает... Ох, дедушка! — прибавила почти со стоном отчаяния девушка: — Спаси!
— Как же, голубка, ты хочешь, чтобы я тебе тут помог? — спрашивает дед опять и задумывается над судьбой Гриця. Жаль потерять расположение этой белокурой Настки, жаль и Грицуня — нельзя допустить, чтобы он жил с раздвоенной душой. Вот и его Мавра тоже так двоих полюбила, а в конце концов свою долю загубила...
Дед вздохнул и, казалось, еще тяжелей склонился на свою клюку.
— Скажи, что мне делать, — я так и сделаю. Только зелья у меня нет, не в силах я его собирать. Вот разве примолвить что — только это еще могу. Словами Дубивну отвращу; а для иного уже не гожусь, старость не дозволяет... Кабы мне Мавру...
Настка оживилась. Ее синие, как небо, и всегда ясные, веселые глаза замерцали вдруг каким-то странным зеленоватым блеском, и она отозвалась:
— Я вас научу, дедушка. Я уже придумала, чем ее напугать, чтоб она оставила моего Гриця. А вы помогите. Разве не жалко вам Гриця, если он жизнь свою испортит, на мне женится, а по ней будет убиваться? Я ей сначала через вас пригрожу... а коли не поможет... знаю, куда пойду... На горе Чабанице живет одна ворожейка, она умеет всему помочь... К ней я пойду. Но сначала идите вы, словами пригрозите. Пойдете, дедушка? — просит Настка.
Дед продолжал раздумывать.
— А позовешь деда на свадьбу? — поломался он немного, а сам мыслями был все время с Грицем...
— Ой, дедушка, приходите! — воскликнула обрадованно девушка. — Только передайте мои слова Дубивне, как следует ее попугайте, а передавши мое, и от себя поругайте.
— Ну, говори, голубка, — отозвался дед. — Ради счастья Гриця пойду на все, а уж коли я слово скажу, то будет сказано. А коли закляну — то будет заклято. Пусть, наконец, Гриць успокоится.
— Так, дедушка, — подхватила Настка и повторила: — Пусть, наконец, Гриць успокоится!
— Так скажи-ка, голубка, как ты хочешь, чтобы я сделал, — спросил снова дед.
Настка выпрямилась, глубоко вздохнула и начала:
— Разыщи, дед, Дубивну, попроси милостыни и, благословив ее, скажи ей:
«Я прослышал, Туркиня, что ты любишь Гриця, самого красивого хлопца с венгерской границы; что ты привораживаешь зельем, цветом и наговором; что ты творишь зло, отнимаешь счастье.
И слышал я, Туркиня, что Гриць тебя не любит, он давно уж другую голубит. Синеокую Настку он выбрал, и скоро уж с ней повенчается.
Чего ты от него хочешь, прекрасная Дубивна? Чтобы невесту бросил, к тебе пришел? Да ведь тебя проклянут не только невеста, но и все люди, кто только про тебя прослышит. И пойдут над тобой по всему селу смех да издевки, и останешься ты со своим горем одна, точно страшное видение.
И слышал я, Туркиня, что у тебя есть богатство, значит ты хлопцев себе найдешь и кроме Гриця. Невеста Гриця, — знай это, — из-за тебя плачет, от горькой обиды на тебя страдает, тяжко проклинает. Гриць тебя еще не видел, а ее уже любил, тебя миловал, а ее уже сватал. Потому он ее и возьмет до того, как доведется сватов засылать, тебя посватать.
И слышал я, Туркиня, все, что говорю теперь, от невесты, которую Гриць берет в жены. Сам он ей жаловался, что ты всему горю виною, что его манила, голову кружила.
Подняв черные брови, словно бы дивилась, а в то же время разума лишала. Красными маками вроде украшалась, а в это же время к себе манила. По лесам бродила, эхом играла, а в то же время блудом с пути сводила...
Теперь он опомнился, тебя он чурается, черных бровей боится, с русыми ласкается. К тебе уж не придет, и не жди нигде, разве когда увидишь на вороном коне. Тогда отвернись, чтобы люди не знали, что Гриця любила, у другой отнимала.
И Гриць, говорю я, давно с Насткой с этой, а про тебя, Туркиня, и думы нету. Перестал тебя, чаровница, любить он, и не будет больше к тебе ходить он. Распрощайся с ним...»
— Так вот, дедушка, — закончила, точно отбарабанила, Настка, испустила вздох, будто сбросив с души бремя. И отвернулась.
Дед долго стоял молча, словно все еще над чем-то раздумывал. Наконец, отозвался:
— Лучше теперь, чем слишком поздно. — И, вспомнив вдруг Мавру, помрачнел. Затем после минутного раздумья прибавил: — Не сейчас я передам, дочка, то, что ты наказала, а только после третьего оглашения, чтобы не имела ведьма времени свадьбу задержать. Черные брови с давних времен лихо причиняли, и коли кто не знает от них снадобья, тот гинет, точно в глубоком омуте. Слава богу, доченька, что ты синеока, лихого не творишь, добро сеешь. Я ей передам все твои слова, да еще от себя добавлю, что сам знаю. Пусть она идет своим путем, не преграждает Грицю его дороги к счастью. Я за него молюсь, давно уже молюсь, он мне как родной, ради него я все сделаю. Не беспокойтесь больше ни о чем, славные мои дети, разве лишь о том, чтоб добрую свадьбу справить. И бедных тоже позовите. Деда не позабудьте. Дед вам споет, откуда Гриць родом, почему он тут и почему тут дед. Теперь дай вам боже счастья, доченька моя синеокая, а за Грицем смотри, от нее стереги. Посверкай глазами, как та чернобровая, и он, мягкий, как нам известно, за тобой пойдет, а ту забудет. Дед свое сделает. Дубивну отвратит, посторожит Грицево счастье — и все будет ладно.
Старик кивнул девушке головой и, не сказав ей больше ни словечка, поворотился и ушел. Настка тоже побежала обратно в хату, принялась за работу, и все за работой пела...
Оставалось три-четыре недели до покрова. Гриць опять выехал однажды по приказанию отца в соседнее село по делам и поскакал на этот раз на своем коне через гору Чабаницу и притом по белой тропинке. Прошло уже несколько недель, с тех пор как он не приезжал сюда, к Тетяне. Во-первых, как-то не было времени, так как отец точно цепью приковал его к работе, а во-вторых, он боялся Настки. Несмотря на всю свою доброту и уступчивость, она, с тех пор как узнала об его отношениях с Тетяной, готова была мчаться за ним хоть сюда, лишь бы не допустить его свидания с Дубивной...
Проезжая теперь эти места шаг за шагом, он не переставал думать о девушках.
Чем это кончится?
На Настке он обязан жениться, он ведь уже и посватал ее. Но о том, что будет с Тетяной, он и сам себе не представлял. После покрова его свадьба с Насткой. А та еще ничего не знает, сватов ждет.
Давно уж он ее не видел.
Правда, он несколько раз приезжал сюда тайком, да как-то так в последнее время получалось, что, когда она приходила в лес, — он в это время был на работе. Когда же он тайком выезжал к ней в воскресенье, — она почему-то была необходима матери, и сама не являлась. Вот так мало-помалу и разошлись их пути, несмотря на то, что они любили друг друга. Да бог знает, не к лучшему ли это, хоть она ему и мила, очень мила. И как же она ему мила! Да все понапрасну...
Но свидеться они все-таки свидятся, хоть Настка и противится этому. То, что он дал слово Настке больше никогда к Тетяне не приходить, его не слишком беспокоит... Будь что будет, а он любить не перестанет. На Настке он женится, а Тетяна как?
«Тетяна?» — повторил испытующе какой-то внутренний голос, напомнивший ему чуть ли не голос Настки, но тут же смолк.
Как с ней поступить?
Двоих сватать невозможно. Пусть теперь обе уладят это между собой, если уж так случилось. Пусть Настка все сделает. Она так сказала. Она догадлива, любой выход найдет, она его любит, про Туркиню знает, пускай теперь сама все улаживает. Убить — не убьет... Чем он тут может помочь? Поднимет шум? Дивчата все одинаковы, своей беде сами способствуют, а потом плачутся, мозги себе сушат.
Что ему от них?
Счастье, может быть? Гриць, помрачнев, вздохнул. Какое уж там у него счастье? Что двоих сразу любит? Только его и счастья, что чувствовал себя в лесу с «Туркиней», как в раю, что любила его всей душой, но долго ли это было? Вот вдруг «Настка» встала между ними, и все словно окаменело — пришел конец. И добра Настка и душевно к нему относится, лучшей он не знает... и не то, чтобы немила стала, но он полюбил Туркиню. Нет, Дубивна запала ему в самую душу, и забыть ее он не в силах.
