– Не мне тебе рассказывать, Кариан, в каком бедственном положении оказались вампиры. – Повелитель наконец отошел от окна, за которым дневное светило медленно опускалось за край горизонта, и устроился на троне. – И чем нам всем это грозит, если ничего не изменить.

– А какое отношение имеют эльфы к нашему положению?

– Хочешь сказать, что не слышал Темную госпожу?

Вилар недоверчиво уставился на сына. Кариан недаром возглавлял в королевстве вампиров Тайную службу, обычно он все и про всех знал. Так чем же таким он занимался, что…

На смуглом лице Кариана медленно проступило понимание:

– Так вот что имела в виду богиня Мара под шансом для нас изменить все! Я правильно тебя понимаю, отец, ты хочешь, чтобы мы тоже участвовали в отборе?

На этот раз повелитель предпочел не заметить запрещенного обращения:

– Ну а почему нет? Раз в этот раз отбор будет для всех рас, то почему вампиры не могут участвовать в нем наравне с гномами и орками? Если разобраться, то у нас куда больше шансов на победу, чем у них.

Кариан успокоился окончательно. Из-под капюшона сверкнул цепкий и внимательный взгляд:

– Кого планируешь отправить? Претендент должен быть смазливым и обаятельным, сильным магом, и в то же время достаточно здравомыслящим вампиром. Он должен понимать, что малейшее нарушение правил отбросит нас на много веков назад. Он должен суметь обаять человечку без магии и внушения, чтобы она сама…

Повелитель слушал прочувствованную речь, кивая. Но в конце концов ему надоело, и он перебил сына:

– Вот ты, Кариан, и отправишься к алтарю.

– Мамочка, ты тут? А расскажи волшебную-волшебную сказку! Пожалуйста!

Тоненький голосочек Доминики вырвал меня из оцепенения. Я вздрогнула и встрепенулась. Как-то незаметно для меня вечер перетек в ночь. Небольшую палату обнимали чернильные тени, по углам пряталась темнота.

– Конечно, малыш. Я тут. Сейчас расскажу. Только свет включу, а то уже стемнело.

– Опять плачешь? – В голосе дочери послышалось недетское осуждение. – Зря. Там, куда я уйду, очень хорошо. И меня там уже давно ждут.

Я споткнулась, не добравшись до выключателя у входа в палату, и с ужасом уставилась на лежащую дочь.

– К-как… ждут?..

Слова застревали в горле. Но в целом голос прозвучал нормально. И я понадеялась, что Доминика ничего не поймет.

– Обыкновенно. – Дочка пожала худенькими плечами. Слишком худенькими. Любимая пижамка Доминики с пушистыми желтыми утятами еще неделю назад стала дочке слишком большой. В вырезе мелькали тоненькие, как спичечка, ключицы и острые углы плеч. – Им без меня там очень плохо. Я им очень нужна.

Сердце в груди сжалось в крохотный болезненный комочек. Включив все-таки в палате свет, я с жалостью и болью оглядела свою девочку. Дочка всегда, с самого рождения была моим маленьким и хрупким ангелочком, и в свои неполные семь лет выглядела лет на пять. Сейчас же проклятая болячка пожирала нежное тельце, не оставляя моей девочке ни шанса на выздоровление. Я до сих пор, даже после того, как проклятые метастазы лишили мою девочку зрения, даже после вчерашнего предупреждения лечащего врача, что нужно готовиться, не могла поверить, что моей крошки скоро не станет.

– А как же я, Никки? – Горло перехватило спазмом. – Мне ты тоже очень нужна! Не уходи от меня!

Господи! Что я несу?! Дочери простительно. Она маленькая, любит сказки, к тому же эта проклятая болячка… Полуслепая от слез, я наощупь нашла казенный больничный стул, подтащила его к кровати и без сил рухнула на него. Доминика, ориентируясь на звук моих шагов, поворачивала худенькое личико с изуродованными болезнью глазами:

– Мам, я не могу! – Очень серьезно, по-взрослому заметила дочь. – Мне нужно идти. Я должна, понимаешь? Но я спрошу, может, можно, чтобы ты ушла со мною. Ты ведь пойдешь?

Надежда и затаенный страх в последней фразе дочери резанули меня по сердцу. Чувствуя, что вот-вот разревусь окончательно, я выпалила:

– Конечно пойду!

Ну а что? Тут я все равно никому такая не нужна. Подруг давно растеряла. У мужа фактически уже другая семья. А мама, узнав про грядущий развод, только поджала губы:

– Это тебя Бог наказывает болезнью ребенка, что мужика такого не усмотрела, не удержала!

Вот только мамочка почему-то забыла, что Виктор точно также ушел ко мне из другой семьи. Вернее, я увела его от жены и двух дочерей. Потому что хотела счастья. Хотела как все, иметь мужа и дом полную чашу. Это теперь я понимаю, насколько я была неправа. А тогда, наслушавшись нравоучений мамы, которая с ранней юности ворчала, когда видела меня с одноклассником Васькой: «Зачем тебе этот будущий алкоголик? У него отец пьет, дед пьет, и он таким будет», думала, что выиграла в жизненной лотерее главный приз. Потом, когда уже поступив на первый курс экономического отделения нашего университета, я как-то неосторожно познакомила маму с Игорем, то услышала от нее: «Он же нищий! С ним ты будешь, как и я, на трех работах горбатиться, чтобы детей поднять! Мужик обязан тебя и детей содержать, а не у тебя на загривке кататься!»

Постепенно я пропиталась мамиными нравоучениями настолько, что поверила в них. Я же умница и красавица! Способна украсить жизнь любому. Любой мужчина рядом со мной априори будет счастлив! Так зачем размениваться на ерунду? У будущего мужа должен быть дом или квартира, машина и высокооплачиваемая работа. И тогда, может быть, я его осчастливлю своим вниманием. Так сказать, чтобы достойно завершить картину богатства и успеха.

Как ни смешно, но я берегла себя для своего принца. Подружки бегали на свидания, встречались и расставались с парнями, меняли партнеров. А я морщила нос. Студентам нечего было мне предложить, кроме туманной перспективы и будущего распределения к черту на кулички. Нет, были у нас и те, кому распределение не грозило. Кому папы и мамы заранее подыскивали тепленькое местечко. Но рядом с такими парнями мне всегда было страшно. Изломанных судеб после них было столько, что хватило бы вымостить дорогу до Парижа. А уверенности в том, что меня отведут в ЗАГС никакой.

Сокурсницы надо мной посмеивались, за спиной крутя пальцем у виска. Называли дурой и гордячкой. Но я все равно жала и придирчиво выбирала. И однажды я дождалась. Однажды погожим майским денечком, как раз после праздников, у нас случилась замена на философии. То, что мое время пришло, я поняла сразу, как открылась дверь и в аудиторию вошел он.

Виктор Сигизмундович выглядел лет на двадцать семь. Вместо опостылевших за год строгих костюмов – стильные светлые брюки и рубашка поло. Аккуратная стрижка на темных волосах. И смеющиеся, пронзительно-синие глаза, глядящие прямо мне в душу.

Улыбаясь, преподаватель представился и пояснил, что наша Нина Михайловна заболела. Он у нас временно, на замену. Женская часть группы дружно и громко застонала.

Не знаю, как Виктор меня заметил, выделил на фоне других, более ярких красоток, но в тот день он подвез меня на своей машине к магазинчику, в котором я подрабатывала. А закончив смену и выйдя на улицу, я увидела Витю с огромным букетом роз.

Ухаживал Виктор безумно красиво: с целованием ручек и тысячей красивых слов. Каждый вечер он преподносил мне роскошные букеты и говорил, что от меня без ума. Поэтому, наверное, не удивительно, что на пятый день я сдалась.

Дни для меня потонули в жарком и сладком мареве. Я упивалась Виктором, его руками, губами. Жила только теми минутами, когда мы были вместе. Дни для меня слились в одну сплошную, сияющую и искрящуюся счастьем ленту. Прозрение не наступило даже тогда, когда я поняла, что беременна.

Виктор отреагировал на новость с восторгом. Тут же потащил меня к врачам проверяться. И как-то между делом я оказалась на УЗИ. Тогда я не обратила внимания на то, с каким жадным, даже болезненным нетерпением, мой избранник ожидал результат. И вот вердикт: «Поздравляем! Мамочка и ребенок полностью здоровы, у вас, между прочим, папаша, будет сын.»