Папа крикнул из коридора, что уходит на работу и чтобы мы закрыли за ним дверь. Полминуты спустя он появился в кухонном проеме и повторил просьбу лично. Точнее, из-за угла появились лишь его голова и плечи.

– Ты сегодня не поздно, па? – Я развернулась к нему вместе со стулом.

– Постараюсь.

– Сводишь меня на эту вашу дамбу? Хоть одним глазком глянуть…

– Постараюсь организовать полноценную экскурсию, – подмигнул он. Затем глянул на маму, иронично выгнул бровь и кивнул в сторону коридора. Та оставила кухонное полотенце рядом с плитой и деловито вышла. Она была в светло-бежевом брючном костюме, в котором обыкновенно ходила на работу.

В кухне остались только мы вдвоем. Лиска чему-то улыбалась, рассеянно глядя на искусственную зеленую ветку с лимонами, украшавшую короб вытяжки над плитой. Мама позаботилась и все бесполезные и многочисленные элементы декора отправила вперед, чтобы побыстрее придать «новой квартире обжитой вид». Если бы я могла выбирать, то предпочла, чтобы вместо коробок с посудой служба по переезду потеряла именно их.

Василиса продолжала колошматить пяткой о ножку стула и наконец довела меня.

– Ты можешь прекратить?!

Сестра замерла, подняла голову. В глазах ее читалась крайняя обида. Лицо напряглось, сморщилось, нижняя губа оттопырилась и нехорошо задрожала.

– Все, началось…

Я предчувствовала короткую, но яркую в исполнении истерику, которая – конечно же! – не понравится маме, а она вот-вот начнет опаздывать на работу (а еще нужно отправить Лиску умываться и проследить, чтобы она собралась на свой кружок по рисованию; и чтобы кот не выскочил в открытую дверь, пока мама вынесет пакет с мусором к мусоропроводу). И – конечно же! – в утренних слезах младшей дочери всецело и безоговорочно буду виновата я. Что бы она ни сделала.

Я быстро отпила пару глотков нетронутого чая из маминой кружки, схватила со стола телефон и ретировалась в коридор. Без зрителей сестре мгновенно перехочется устраивать оперный концерт сопрано, а я, между прочим, тоже планировала уйти из дома пораньше.

В прихожей раздавались голоса родителей (странно, я думала, папа уже успел уйти):

– Риелтор обещала подготовить документы на продажу квартиры как можно быстрее. Она уже написала с утра, что нашла для нас несколько потенциальных покупателей.

– Нашей квартиры?!

Я замерла в дверном проеме. Мама вздрогнула и картинно прижала руку к сердцу, мол, не-подкрадывайся-же-так-сколько-раз-можно-просить?!

– Пап, но ты обещал, что квартира останется! Что мы не насовсем!

На секунду отец смутился, быстрым нервным движением поправил на переносице очки, устраивая их поудобнее. Я невольно потянулась к своим. Тонкая золотая оправа отца слегка блеснула.

– Дочур, но мы же все обсуждали… – начал он смущенно и неловко, теребя редкие тонкие усики (он совсем недавно отпустил их, и, на мой взгляд, такое преображение ему совершенно не шло).

Но тут вступилась мама:

– Мы подумали, что не стоит терять время и лучше направить все силы и средства, чтобы поскорее обустроиться здесь, чем переживать, стараясь жить на два города.

– Конечно! Лучше было сразу оборвать все, связанное с прошлым! – вспыхнула я.

– Вот попробуешь накопить на свое жилье, тогда поговорим!

Папа деликатно кашлянул. Мама едва заметно дрогнула лицом и обмякла, кажется, поняв, что слегка перегнула палку.

– Предлагаю вечером, когда я вернусь, еще раз сесть и обдумать разные варианты. И прийти к общему, который всех устроит!

– Конечно, когда вы уже все решили, – пробормотала я, но папа сделал вид, что не расслышал, поспешно чмокнул маму в щеку, подхватил портфель и вышел.

Я нарочно долго завязывала шнурки, макушкой чувствуя мамин взгляд. И сопела – от недовольства, обиды и отчаянного, пусть и глупого, желания, чтобы меня, взрослую дылду, обняли и пообещали, что будут любить всегда. И что перестанут наконец считать ребенком, который не в состоянии сам выбрать, какая школа ему лучше и где ему лучше.

Чувство противоречия росло внутри, лопаясь, как шипучие пузырьки газировки. Не вовремя защипало в носу.

– Сходите сегодня погулять. Погода хорошая, посмотришь район, – осторожно произнесла мама.

– Это еще зачем? – пряча стыд, и недовольство, и слезы, буркнула я.

– Я обещала Лиске сводить ее к набережной, покормить чаек.

– Ты обещала, а я своди.

Внутренне я понимала – спорить бесполезно, но противилась сдаться хотя бы из принципа. Чужой город, незнакомая школа, последний год учебы, в который рядом со мной не будет друзей, не будет знакомых улиц, любимых кафешек, куда мы вваливались дружной компанией каждую пятницу, не будет наших торговых центров и наших тусовок. Ничего нашего. И вдобавок навесить на себя работу няньки я не планировала совершенно.

В кармане пискнул телефон. Курьерский чат просыпался.

– Все, мне пора.

Я выпрямилась и развернулась к двери, но мама ловко поймала меня за рукав. Улыбнулась как могла подбадривающе:

– Культурная столица, детка, расслабься. Походи по музеям, авось с кем-нибудь познакомишься. К тому же каникулы. И прекрати быть такой злыдней, честное слово! Здесь когда-то жило не одно поколение нашей семьи.

На мамино «детка» я не отреагировала, хотя терпеть не могла, когда меня так называли. Взяла за ремень сложенный самокат, сумку и вышла, на ходу доставая из кармана наушники.

Пока убитый ремонтниками грузовой лифт медленно полз с двадцатого этажа вниз, мне удалось распутать проводки, но сеть не ловилась. Возле подъезда я разложила самокат, проверила в кармане зарядку для телефона и – на всякий случай – проездной и, прежде чем отправиться в увлекательное путешествие по маршруту первого заказа, открыла чат в «Телеграме»:

Я вчиталась в столбик примет в тревожной оранжевой рамке. Восемь лет. Пропала во время прогулки три дня назад. Желтый дождевичок, синий сарафан, белые колготки, резиновые сапожки. Как в кино, где образы детей всегда – сама невинность и чистота.

Сердце тревожно екнуло. Я представила на месте потерявшейся девочки себя, потом – Василиску. Задрала голову к небу, замкнутому в угловатую рамку крыш. Картинка перед глазами покачнулась, вознамерившись сделать крутой оборот. Суровая громада незнакомого города придвинулась, нависла, придавила к земле.

Сизая пелена, цеплявшаяся за антенны и чердачные люки, припасала дождь. Надо успеть сделать все дела, пока небесный ушат воды не обрушился на голову. Может, и не придется идти ни к какой набережной и никаким чайкам…

Будь у города стихийное воплощение, то им однозначно оказался бы ветер. Напористый, непостоянный, то выставляющий вперед ладонь, не давая пройти, то наоборот – подталкивающий побыстрее, как нетерпеливый ребенок, который хочет показать что-то важное.

Ветер шумел в ушах, когда электросамокат разгонялся почти до максимума своей скорости, неясно шептал, но шепот прерывался неразличимыми помехами, словно слушаешь плохо настроенное радио.

Я быстро вошла в азарт, а потому почти не глядела по сторонам, только на дорогу, резво убегавшую под колеса. Улицы мелькали одна за другой: прямые, строгие, будто некто нарезал остров прямоугольными кусками вдоль и поперек, точно огромный пирог.[2] И над названиями долго не задумывался: Большой проспект, Средний, Малый… Первая линия, Вторая, Третья…

Новый район быстро сменила историческая застройка: невысокие здания с желтыми и бурыми стенами; лупоглазые окна; резкие перепады крыш, усеянных антеннами; трамвайные провода, сетью укутавшие улицы.

Меня преследовал строгий взгляд: педантичный, привыкший к порядку Город наблюдал, как юркая девчонка с сумкой-термосом рассекает серебристые лужи на мостовых и спугивает стаи ленивых голубей…