Время подходило к восьми вечера. Через широкие окна в кухню заглядывали асфальтово-серые неуютные сумерки.

– Я не видела. Я сидела на кухне. А когда зашла в комнату, окно было распахнуто.

– И ты не заметила ничего подозрительного? Как она самостоятельно открывает дверь?

Голос шелестящий и ломкий, как старая бумага. И такой же сухой. Казенный.

– Нет. У нас замок заедает. Я бы услышала, как она уходит.

– Хорошо. Потом ты поняла, что сестры нет. Что ты сделала дальше?

– Я выглянула в окно, но… ничего не увидела там. Тогда я выбежала на улицу.

Повисла долгая пауза. Оперативник перестал писать и что-то соображал, уставившись в одну точку.

– Когда ты выходила, дверь была открыта или заперта изнутри на замок?

– Я не помню, – честно сказала я. Важно ли это теперь?

– Что вы имеете в виду? – насторожился папа.

Они с мамой во время разговора находились тут же, но в допросе не участвовали, даже не смотрели в мою сторону, замкнувшись в себе и своем горе. Без их внимания я чувствовала себя безнадежно потерянной и забытой.

Точно стена выросла – не пробить, не перескочить. Не докричаться.

Ряженый отложил бумаги:

– Я имею в виду, что если бы ребенок правда выпал из окна, то мы бы ее сейчас не искали.

При этих словах мама спрятала лицо в ладонях и беззвучно затряслась. Отец жестко посмотрел на полицейского.

– Пардоньте… не те выражения. Но. Логически ситуация вырисовывается такая: ваша старшая дочь пришла с работы, забыла закрыть дверь. Дети поссорились, и младшая, не дожидаясь сестры, отправилась на прогулку сама.

– Но вся ее обувь в коридоре, – запротестовал папа.

– В пылу обиды ребенок мог уйти и так, – подала голос инспектор по делам несовершеннолетних. Конский хвост подпрыгнул в такт движению головы. – «Назло маме уши застужу», знаете ли…

– Это какой-то бред. Почему тогда она говорит иначе?

Папа кивнул в мою сторону. Несмотря на раздраженный тон, я слышала в голосе отца облегчение. Если Василиса не выпала с балкона, у нас хотя бы есть шанс найти ее живой.

Но я была совершенно уверена, что сестра не выходила через дверь. И от жуткой, сверхъестественной уверенности холодели внутренности и становилось тяжело дышать.

– Потому что когда дети падают с верхних этажей, это смерть. Мгновенная, – отрезала инспекторша. – И мы не сидели бы сейчас здесь, а ехали в морг на опознание!

Мама коротко вздохнула и отчаянно взвыла. Папа, державший ее за плечи, точно тряпичную куклу, разжал руки и кинулся к шкафчику с лекарствами. Сильно запахло сердечными каплями.

Опер придвинул к маме табуретку. Мама бессильно опустилась. Когда папа подал ей стакан с водой, пальцы у нее дрожали.

– Что ты мне налил? Муть одна. – Она закашлялась и отпихнула стакан.

– Успокойтесь, мамочка. Найдем, – белозубо улыбнулся Ряженый.

Такому бы телекамеру или толпу зрителей, а не красоваться перед родителями пропавшей девочки. Вот гадина, а!

– Других ведь не нашли, – глухо произнесла я. На меня обернулись все присутствующие. Впервые за вечер. Опер опять помусолил усы, как мне показалось – с досадой. – Я видела ориентировки. Ведь их вы не нашли.

У мамы задрожали плечи.

«Уйди», – махнул папа, делая страшные глаза.

Я послушно вышла из кухни и толкнула плечом дверь Лискиной комнаты. Окно успели закрыть. Занавеска понуро болталась в углу. С пола на меня смотрели бесчисленные игрушки. В основном куклы: мягкие и пластиковые, с шарнирами и нарисованными глуповатыми лицами, в одежде и совершенно растрепанные.

Я наклонилась, сгребла их в кучу, принялась неторопливо и методично расставлять по местам: на полку в шкафу, на подоконник, на спинку дивана, возле цветочного горшка. Одну, вторую, третью… Как игра. Сделай все правильно, и Лиска вернется. Вернется. Вернется…

Закончив, я упала на диван, зарылась лицом в подушки. Комната звенела от тишины. Я слушала ее, прогоняя всякие мысли, пока безмолвие из звенящего пузыря где-то на границе сознания не разрослось и не заполнило пространство целиком, задавило барабанные перепонки, сплющило и скрыло прочие звуки.

Я не сразу услышала, что меня зовут.

Отец стоял на пороге. Строгий и какой-то осунувшийся, точно огромный гризли после зимней спячки. Очки перекосились на носу.

– Подойди к маме. Ей сейчас нужна поддержка.

– Пап, ты же понимаешь: я не виновата.

– Речь не о том.

– Но я не виновата! Ты мне веришь?

Он безмолвно смотрел на меня. Непроницаемый. Чужой. Не ответив, отец развернулся и ушел.

Сколько прошло времени, я не знала.

В следующий раз, когда я открыла глаза, в коридоре серой тенью застыла мама. Она цеплялась рукой за дверной косяк и выглядела бледной.

– Мам.

Она вздрогнула. Наверное, не ожидала найти меня здесь. Зачем она пришла?

– Мам, – шепотом. – Мам, я не виновата. Честно.

Тишина.

– Мам, я просто не хотела с ней идти. Она меня достала!

Гневный вопль сорвался с языка раньше, чем я успела подумать о словах. Мама зажала рот рукой и выбежала из комнаты, забыв закрыть дверь. Я слышала, как она рыдает в родительской спальне, надрывно, с судорожными всхлипами. До сих пор я не слышала звука ужаснее и горестнее, чем ее плач.

Я зажмурилась, сжалась калачиком на Лискиной кровати, представляя серое грозовое небо, укутавшее дома. И потерявшуюся девочку под его тяжестью.

Груз пережитого дня сдавил виски. Спасительное ничто надвинулось, сковало тело сонной неподвижностью. Я почувствовала, как проваливаюсь в пустоту.

Но сон не принес облегчения – только тревогу и страх. Мне снились люди в метро и теряющиеся поезда. А пассажиры в вагонах превращались в кукол.

Димон скинул адрес ближе к вечеру. К геоданным прилагалось краткое сообщение:

Уходя с работы, я прикинул маршрут по навигатору. Тридцать минут. Как раз успеваю. С неба накрапывал мелкий дождик. Такая затяжная печальная морось в городе никого не удивляла, но я пощупал сумку и понял, что забыл зонтик дома. Вот точно не мой день!

Припоминая жуткий случай в метро, я вызвал такси. К тому моменту как желтая машина подъехала к дверям ресторана, тучи сгустились уже не на шутку. Радуясь, что все-таки не промокну, я запрыгнул на переднее сидение.

Со Среднего проспекта мы выехали на набережную, миновали широкий мост и оказались на Петроградке. Я наблюдал, как в дождевой завесе за окном степенно проплывают желтовато-серые стены домов. Таксист попался на удивление неразговорчивый.

Мы свернули налево и долго ехали прямо, пока кварталы не сменил редкий парк, и вот уже впереди показался мост на остров.

У подъема стояли два розовых гранитных обелиска с бронзовыми звездами и венчиками. За коваными перилами набережной плескалась чугунно-серая река. Вдалеке не разобрать было, где небо сливается с полосой воды.