Надежда с визгом кинулась на Марию:

– У, змея, теткино хотела все себе заграбастать! Давай, выворачивай карманы. Все равно отсюда не выпущу. Все пополам делить будем.

Мария драться не стала, согласилась на редкость быстро.

– Пополам, так пополам. Давай присоединяйся.

Видимо, она поняла, что все уже перерыто. И больше найти в общем-то нечего.

По-братски они поделили подушки, одной достался плед, другой сервиз.

– У тетки вроде еще миксер был? – это был вопрос ко мне. Ну надо же, какая осведомленность.

– Нина Васильевна нам миксер на 8 Марта подарила, – с дрожью в голосе ответила я. Я их ненавидела в ту минуту, этих бездушных, черствых теток!

– Ишь ты? А чем докажешь?

– Да вон он разобранный на кухне.

– Нет, ну надо же, всю ночь пахали из-за двух одеял. Во тетка!

Какой ужас, какая страшная несправедливость. Почему люди такие злые? Милейший человек, Нина Васильевна безусловно не заслужила такого отношения. Что же это с людьми-то делается? Ведь ни разу не пришли, ни разу не побеспокоились. А здесь клад всю ночь искали. Да и какой собственно клад мог у нее быть? Смешно. Государственный служащий, еще и свежие кофточки себе постоянно покупала.

Утром приехала ее подруга. Была взбешена и раздосадована жутким беспорядком.

– Вы представляете, наследство искали! Ну какое у Нины Васильевны могло быть наследство?!

– А ведь было, Лена, наследство-то. Ниночка же была из очень старинной дворянской семьи. В старых газетах она все прятала. Я точно знаю. Я когда в дом входила еще, внимание обратила: мусоровоз от подъезда отъезжал. Так что… Как видишь... Видимо, не хотела Ниночка, чтобы кому-то это все досталось. Ну пусть так и будет. На то ее и божья воля.

После того как улегся весь шум, я наконец зашла в соседкину комнату. Я никогда здесь не была, и все для меня здесь было чужое. Вещи не имели для меня никакой ценности. Для меня была важна она. Старая москвичка, тактичный и тонкий человек. Она для меня стала очень близкой. Я не представляла, как мы теперь без нее будем, и думала о том, что вот был человек, и нет его. И как это так?

Я провела ладонью по пыльному буфету, и почувствовала, что рука наткнулась на что-то твердое. Это была старинная крошечная шкатулка. В ней лежала золотая подвеска. Как не заметили ее Мария с Надеждой? Шкатулка лежала практически на виду. Мистика какая-то. Или это все-таки Нина Васильевна оставила специально для меня? Чтобы у меня была о ней память. И эта коробочка на протяжении всей этой заварухи лежала вот здесь у всех перед глазами. Но она не была предназначена никому другому. Нина Васильевна приготовила ее мне. Последнее «прости и прощай». Я расплакалась. Но было и чувство облегчения. Я была рада этому знаку оттуда. Я была рада, что в моей семье теперь будет эта память. Память о светлом и хорошем человеке. И через много-много лет, достав эту подвеску, я расскажу своей внучке историю моей соседки. Тихой, скромной и очень хорошей женщины.

Все-таки нужно про себя не забывать. Это я так всегда думаю, когда бываю в кабинете у косметолога, и даю себе слово, что раз в неделю я просто обязана лежать на этой кушетке, и даже записываюсь на один и тот же день на месяц вперед. Чем заканчивается дело? Дело заканчивается тем, что в день очередной процедуры я звоню, чтобы отменить прием. У меня или совещание, или музыкальная школа, или я прихожу в себя после командировки. Косметолог моя уже к этому привыкла, и не строит по поводу меня никаких планов. Денег на мне не заработать!

Но сегодня я наконец-то здесь, и делаю все, чтобы завтра выглядеть великолепно. На это есть причина. Завтра выходит замуж моя племянница, дочь моей единственной сестры.

Вся семья уже немножко не в себе. Разговаривать не с кем, все мысленно готовятся к завтрашнему мероприятию. Нужно быть готовой к тому, что придется решать какие-то вопросы на месте и самостоятельно. Лучше их решать, когда ты красивая. В ЗАГС от семьи тоже еду почему-то одна я. Остальным молодые не разрешили. Вроде примета плохая. Получается, что выглядеть надо за всю семью. Так что сегодня лицо, завтра с утра прическа. Сама за руль не сяду. На весь день подрядили водителя. Короче, вроде все нормально. Никаких сбоев произойти не должно.

Лежу. Расслабляюсь. Боже, как быстро летит время.

Кажется, совсем недавно я забирала Наташу с Галкой из роддома, и вот, пожалуйста, завтра – в ЗАГС.

Я проснулась среди ночи от того, что сестра пыталась бесшумно пробраться через проходную комнату в спальню к родителям. В проходную комнату меня переселили после того, как сестра вышла замуж. Меня это никак не напрягало, даже наоборот. В гостиной стоял телевизор, и можно было смотреть его хоть полночи. Это сейчас в каждой комнате по телевизору. Каждый смотрит, запершись, что хочет. А тогда нет. Что большинством голосов решили, то и смотрим. У нас за большинство голосов всегда был папа. Ругаться смысла не имело, нужно было, чтобы он ушел спать. Так что то, что у меня появился доступ к ночному эфиру, было здорово. Меня даже не напрягало, что в большой комнате висели часы с боем. Какой-то дурак папе на пятидесятилетие подарил, и они отбивали каждый час. В двенадцать часов, например, двенадцать раз и били. А я даже не просыпалась.

А от Наташкиной бесшумной, как ей казалось, вылазки я проснулась сразу. Видно, передалась ее нервозность, сестра все-таки. Или она опять своим животом что-то снесла.

У Наташи вообще во время беременности координация совсем нарушилась. Все чашки она ставила мимо стола. Причем никакого укора совести! Мне кажется, что ей это даже удовольствие доставляло. Вот де какая она совершенно настоящая беременная! И роняет-то она как все беременные, и плачет беспрестанно и обижается на всех. И почему это мы все не радуемся? Что у нее все так по-человечески, все, как у всех!

Судя по всему, наша беременность подходит к концу…

– Мам, у меня вроде началось.

Мама кубарем скатывается с кровати и несет папе телефон, в больницу звонить. Может, между прочим, и сама «скорую» вызвать, но за такие события в семье у нас должен отвечать только папа. Это ж определенная веха в жизни нашей фамилии! Ну, чтобы потом сказать, когда Наточка рожала, «скорую», конечно, вызывал папа.

Растолкав папу и сунув ему в руку трубку, мама побежала собирать Наташу. Господи, сколько ж суеты! Наташа тихо стоит у стеночки и через определенные промежутки времени тихо ойкает. Сестру становится жалко.

Папа в это время пытается договориться со «скорой».

– Да, да, схватки начались! Фамилия? Ронина.

– Пап, – подаю я голос со своей кровати, – это у тебя фамилия Ронин, она Шуляк.

– А да, да, простите, оказывается, Шуляк фамилия. Лет сколько? Алена, сколько Наташе лет?

Господи, отец называется, не знает, сколько дочери лет!

– Двадцать три, – подсказываю я.

– А адрес-то у нас какой, адрес?

Ой, ну все, короче, никто ничего не соображает. Мама носится по квартире, сестра грустно и безучастно стоит у стены, папа орет в трубку, как будто с Ленинградом без телефона разговаривает, и все равно толком ничего не может сказать. Хладнокровия, как всегда, не теряю одна я, и ТОЛЬКО благодаря мне «скорая» приезжает по правильному адресу и документы оформлены на Наташу, а не на какую-то чужую нам тетю. Мама собралась сама, собрала Наташу.

Наташа даже не плачет. Это настораживает. Видать, действительно рожать начала. Вид такой сосредоточенный.

Вообще это у нас есть по женской линии, мы в нужный момент можем собраться.

Из Наташиной комнаты вылезает ее муж. Какой ужас, про него все забыли и никто его не разбудил. Вот смеху-то! Он обиделся сначала сильно, пытался замолчать. Потом понял, что молчать уже некогда, жену вот-вот увезут. Надо какое-то напутствие придумать. Наташа охать начинает все громче и чаще. Я уже тихо начинаю плакать, сестру уж больно жалко. Это у нас тоже по женской линии, мы очень слезливые. Правда, все, кроме мамы. Мама – кремень, она у нас не плачет никогда, она у нас в семье за железного Феликса. Поэтому именно она едет с Наташей в роддом. В последний момент свои права на жену отстаивает муж Витя и тоже садится в карету «скорой помощи». Видимо, понял, что слова напутствия ему в спешке уже не придумать, а так в машине, глядишь, что-нибудь в голову и придет!