Я тщательно контролировала себя: каждое ошибочное слово могло выдать меня с головой.

На секунду он был захвачен врасплох, не зная, что ответить. Секунду – не больше, но это чуть заметное замешательство подсказало мне, что я разгадала его игру, и до поры до времени мне нечего опасаться с его стороны.

– Пропажа обнаружена не мною, – объяснил он, – а одним лицом, на которое я имею большое влияние. Этот человек ждет теперь моего совета, следует ли дать огласку этому скандальному делу или замять его, как замяли ваше дело в Германии…

«Нет такого человека!» – сказала я себе и лихорадочно перебрала в памяти людей, работающих в департаменте международных сношений французского министерства иностранных дел, которые действительно могли обнаружить исчезновение какого-либо документа, находящегося на хранении у Рауля. Однако никто из них – в этом я была убеждена – не является другом русского военного атташе Орловского.

Если он что-то заподозрил в тот день, когда встретил меня возле министерства, то, конечно, мог намекнуть кое-кому о своих подозрениях… но я всегда считала его слишком осторожным, чтобы подвергать себя риску быть осмеянным: он был болезненно самолюбив.

Во всяком случае в сцене обыска, разыгранной в отеле «Елисейский Дворец», он не был режиссером и, возможно, даже не знает о ее провале. Но почему он приплел сюда «мое дело в Германии», замятое немецкой контрразведкой несколько лет назад? Я не стала ломать над этим голову, так как поняла, что в основном моя догадка подтвердилась: он только «блефует», рассчитывая запугать меня и получить от меня положительный ответ ради спасения Рауля.

Мое молчание на его последние слова не обескуражило его. Без сомнения, он полагал, что я обдумываю, как мне поступить…

– Ну? – спросил он наконец вполне деликатно, даже мягко. Мои глаза были опущены, но я подняла голову и глянула ему прямо в лицо. В мелькающем свете уличных фонарей, мимо которых мы проезжали, граф Орловский был очень похож на Мефистофеля, – худощавый темноволосый мужчина с пронзительными ястребиными глазами, пышными усами и слегка заостренной бородкой. Но мне показалось, что в этот момент он выглядит сущим дьяволом.

– Ну, – сказала я медленно, – думаю, что вам пора, граф, покинуть меня. Мы уже проехали половину пути.

– Это ваш ответ?

– Да. Я три раза отвергала ваши назойливые, бесцеремонные домогательства, а теперь должна отклонить также и ту честь, которую вы мне оказываете, предлагая стать вашей женой. У меня есть жених, которого я люблю, вы это знаете. Вы просили меня выслушать вас, я выслушала. Поэтому не вижу причин оставаться вам далее в моей коляске.

– А вы понимаете, что сейчас выносите приговор не только Раулю дю Лорье, но и себе самой?

– Нет. Не понимаю.

– Значит, я недостаточно ясно высказался.

– Это правда. Вы высказались достаточно туманно.

– Какую же деталь я должен еще уточнить, а?

– Деталь насчет документов. Я сказала, что не знаю о них ничего, а вы сказали, что знаете все. Так объясните же, в чем дело. Удовлетворите мое любопытство, пожалуйста.

– Но я уже говорил вам, что не могу сделать это здесь, в обстановке, когда нас могут подслушать.

– Тогда почему вы все еще остаетесь здесь? Вы же наверняка поняли, прежде чем сесть в эту коляску, что я не намерена позволить вам ехать со мной до самого дома.

Орловский внезапно расхохотался. И его смех снова напугал меня, – как раз тогда, когда я уже начала чувствовать себя уверенней и даже решила, что могу выиграть нелегкую партию в этой игре нервов…

– Держу пари, вы боитесь, что ваш дружок дю Лорье может узнать, – сказал Орловский. – А он уже знает…

– Знает что?

– Что вы дали мне привилегию проводить вас до вашего дома.

Все, чего я достигла, оказалось бесполезным! Его спокойные, глумливые слова почти сокрушили меня. Тяжелая ноша, которую я надеялась сбросить, снова навалилась на мои плечи. Мой голос дрогнул.

– Вы дьявол! – воскликнула я. – Вы осмелились сказать ему об этом?!

…Напротив нас, на своем узеньком, тесном сиденье, Марианна беспокойно заворочалась. До сих пор наш разговор был тихим, она не понимала из него ни слова и сидела не двигаясь. Она очень благоразумна, моя Марианна, и любит меня больше, чем кого бы то ни было, а теперь вдруг увидела и услышала, что этот незнакомый ей мужчина довел меня чуть ли не до истерики! Я думаю, она была готова расцарапать ногтями ему лицо. Скажи я ей одно лишь слово, она наверняка бы тут же набросилась на Орловского. Я догадывалась об этом по ее беспокойным движениям и вопросительным взглядам, однако была уверена в ее выдержке. Впрочем, я забыла о ней, когда Орловский начал отвечать на мой вопрос:

– Да, я сказал дю Лорье, это правда. Но откуда я мог знать, что вы сами не предупредили его об этом? А? Разве не рискованно было с вашей стороны окружить нашу поездку тайной?

– Он не мог поверить вам! – в отчаянии сказала я.

– Честно говоря, он сперва не поверил. Только тогда я понял, что вы не сказали ему о нашем предстоящем свидании, но отступать было поздно, я уже не мог исправить свою оплошность и решил доказать, что не лгу. Я предложил ему, если он мне не верит, стать где-нибудь в тени, откуда он мог бы наблюдать, как мы с вами беседуем у театрального подъезда…

– О, это прекрасно! – прервала я. – Значит, он видел, что я не поехала вместе с вами в коляске!

– Вы очень быстры в своих умозаключениях, Максина. Так обычно поступают менее умные женщины, но вы ведь не глупы, а? Я заранее предусмотрел, что вы не впустите меня сразу в свою коляску, и потому, как только вы назначили мне место встречи и отъехали, я тут же сообщил об этом виконту.

– Да, вы действительно все предусмотрели, кроме одного. Рауль дю Лорье никогда не унизится до того, чтобы шпионить за мной!

– Боже, как вы строги к шпионам! – насмешливо промолвил он. – И как мало знаете мужскую натуру, если не понимаете, что от ревности мужчина – особенно француз – может потерять голову и натворить дел, на которые был бы не способен в нормальном состоянии.

Этот аргумент заставил меня умолкнуть. Я знала – да Рауль и не отрицал, – что ревность может превратить его в демона. Только сегодня он заявил мне, что он – «ревнивое животное», а когда я спросила, как он поступит, если я обману его, – ответил, что убьет и меня, и себя. При этом кровь прилила к его лицу, а потом схлынула, сделав его смертельно бледным. Вспышка молнии сверкнула в его глазах, дорогих мне глазах, которые умели быть такими ласковыми и любящими.

Действительно, в жестоком припадке ревности он мог совершить что-либо необдуманное, чего, конечно, не сделал бы, когда его мягкая, поэтическая натура брала верх.

– Мосье дю Лорье заявил, что вызовет меня на дуэль, если я солгал, – продолжал Орловский, улыбаясь. – И добавил, что тотчас возьмет кэб и помчится на улицу Богарнэ – убедиться, прав я или нет. Держу пари, что он поспел туда вовремя и видел своими глазами, как вы подсадили меня в свою коляску.

– Вы испугались дуэли и потому выдали меня? – запинаясь, пробормотала я с горьким упреком.

– Видите ли, я слыхал, что виконт дю Лорье отличный стрелок, и лишь немногие фехтовальщики в Париже могут сравняться с ним в рапире и шпаге.

– Вы просто трус! – вырвалось у меня.

– Вечно вы недооцениваете меня, Максина. За вас я готов драться любым оружием.

– Но предпочитаете не драку, а предательский удар в спину.

– Что поделаешь! Иногда для достижения цели годится и это.

– Так, кажется, рассуждают иезуиты?

– Берегитесь, мадемуазель де Рензи! – разозлился он наконец. – Ваша жизнь однажды уже висела на волоске!

Опять это напоминание! Я полагала, что мой тяжелый «провал» в Германии навсегда похоронен и забыт. Как он сумел раскопать его?..

Моим единственным ответом был приказ груму остановить коляску.

– Вон! – повелительно сказала я, и Орловский был вынужден подчиниться. Тем не менее он отнюдь не чувствовал себя побежденным и дал мне это понять. Его манеры были безукоризненно вежливы, но когда он, стоя на тротуаре и держа шляпу в руке, произнес: «О ревуар, мадемуазель!» – мне почудилось, что в этих шаблонных словах звучит все та же скрытая угроза: «Берегитесь, ваша жизнь на волоске!»