И во всяком случае постараться отложить длительный разговор на другое время.

Выходя из театра, я опустила на лицо густую вуаль, но Орловский сразу узнал меня и подошел ко мне. Как видно, он сторожил у двери.

– Добрый вечер, – сказал он. – Тысячу поздравлений! Я видел, как вы сегодня играли, это было умопомрачительно!

Он протянул мне руку, и я должна была дать ему свою, потому что, не говоря уже о Марианне (которая шла следом за мной), рядом находились мой грум,[12] швейцар, несколько рабочих и служащих театра. Они могли все видеть и слышать, а я терпеть не могу сплетен, до которых такой охотник Орловский.

– Я получила вашу записку, граф, – сказала я по-русски, хотя он обращался ко мне на французском языке. – Зачем вам понадобилось увидеться со мной?

– По делу, о котором не расскажешь в двух словах, – ответил он. – Нечто очень важное.

– Я так устала! – вздохнула я. – Давайте отложим разговор на завтра?

Я попыталась вытянуть из него, что можно, и в какой-то степени достигла этого.

– Вы не захотели бы откладывать разговор на завтра, если б знали, что мне все известно, – сказал он.

Было ли это блефом или ему и в самом деле известно что-то, кроме пустых подозрений?..

– Я не понимаю вас, – сказала я внешне спокойно, хотя губы мои пересохли. – Объяснитесь, пожалуйста!

– Должен ли я упомянуть слово «документы»? – намекнул он. – Ручаюсь, вы не пожалеете, если позволите мне поехать с вами, мадемуазель.

– Я не могу взять вас здесь в коляску, – отвечала я, – здесь слишком много свидетелей. Но прикажу остановиться и подожду вас на углу улицы Евгения Богарнэ. Оттуда вы сможете поехать со мной – до тех пор, пока я сочту это нужным.

– Очень хорошо, – согласился он. – Но только отошлите вашу служанку домой в другом экипаже; не могу же я разговаривать при ней.

– Нет, сможете. Ни она, ни грум не знают никакого языка, кроме французского; впрочем, Марианна знает еще немного по-английски. И она всегда сопровождает меня до дома.

Это была правда. Но если б я ехала с Раулем, то, может быть, и отослала добрую женщину домой одну, и она не стала бы возражать, потому что любила Рауля, восхищалась им как «примерным молодым человеком» и уже догадывалась (хотя я еще не говорила ей), что он – мой жених. Но ради графа Орловского, который так назойливо хотел быть моим спутником, я не собиралась разлучаться с Марианной.

…Три или четыре минуты спустя я приказала кучеру остановиться, и почти немедленно появился Орловский. Он занял в коляске место слева от меня, а Марианна, молчаливая, но несомненно, изумленная, уселась напротив нас, на маленьком переднем сиденье, лицом к нам.

– Ну, – сказала я, – начинайте. Только, пожалуйста, покороче.

– Не принуждайте меня быть скоропалительным, – возразил он. – По возможности я буду краток. И не говорите со мной так, словно вам жаль каждую минуту, потраченную на меня, – ведь я люблю вас…

– О, пожалуйста, граф! – перебила я. – Я уже давно сказала вам, что это бесполезно.

– Но с тех пор многое изменилось. Может быть, изменится и ваше отношение ко мне, а? У женщин так иногда бывает. Знайте, Максина, я – человек настойчивый и рано или поздно добьюсь вашей любви. А сейчас хочу предупредить вас о большой опасности, которая вам угрожает и от которой спасти вас могу только я… если вы позволите. Это еще не поздно, Максина!

– Спасти меня от чего? – спросила я, оттягивая время и настороженно выжидая. – Вы очень загадочно говорите, граф Орловский. И потом, для всех я – не Максина, а мадемуазель де Рензи, исключая лишь самых близких моих друзей.

– Я всегда ваш друг. Может быть, вы даже разрешите мне назваться вашим «самым близким другом» и будете называть меня не графом, а просто Алексеем, когда я окажу вам услугу в одной неприятной истории с документами… которые внезапно исчезли.

Вот оно! При этих словах я невольно вздрогнула; некоторые женщины в моем положении, вероятно, упали бы в обморок, но я была готова скорей умереть, чем расслабиться при Орловском, показав ему, что он попал в цель. Я еще не теряла надежды на благополучный исход.

«Будь спокойна. Будь хладнокровна. Будь смелой как никогда и попытайся выведать все, что ему известно!» – твердила я себе. И голос мой звучал вполне естественно, когда я воскликнула:

– О, опять эти загадочные «документы», о которых вы уже говорили! Право, вы разожгли мое любопытство. Однако я совершенно не понимаю, о чем идет речь.

– Пропажа этих документов стала известна, – сказал он.

– Ах, значит, они пропали?

– Как пропадете и вы, Максина, если не обратитесь ко мне за помощью, которую я буду рад вам оказать… на определенных условиях. Разрешите сказать, на каких.

– Не лучше ли будет объяснить по существу, что это за документы, и почему они касаются меня? – отпарировала я, решив припереть его к стене.

– Вы сами избегаете разговора по существу, даже больше, чем я, не так ли? Документы – те, которые мы оба видим сейчас перед глазами так же ясно, как если б они находились в ваших руках или, скажем, в руках виконта дю Лорье, будь он здесь. Эти документы слишком важны, чтобы назвать их вслух в присутствии посторонних ушей.

– Марианны? Но я уже сказала, она не понимает ни слова по-русски.

– В этом нельзя быть уверенным. В наше время мы не можем сказать, кто является шпионом, а кто – нет.

Этот прозрачный намек был новым ударом для меня, но я не доставила ему удовольствия видеть меня испуганной. Он хотел смутить меня, выбить из седла, однако ему это не удалось.

– Говорят, каждый судит о других по себе, – засмеялась я. – Если, граф, вы бросаете такие зловещие намеки по адресу моей бедной Марианны, то я начинаю думать – уж не вы ли шпион?

– Ну, раз вы так безоговорочно доверяете вашей прислуге, – продолжал он, игнорируя мою ехидную реплику, – я скажу вам то, что вы хотите услышать: документы, которые я имею в виду – те самые, которые вы взяли на днях в министерстве иностранных дел, когда навестили там вашего друга мосье дю Лорье.

– О Боже! – воскликнула я. – Вы хотите стать моим «близким другом», а сами, как видно, считаете меня клептоманкой.[13] Не могу представить себе, что стала бы я делать с какими-то скучными бумагами из министерства. А вы, мосье, можете себе это представить?

– Да, могу, – сказал он.

– Тогда скажите мне, прошу вас. Итак, что это были за документы? Потому что, шутки в сторону, это довольно серьезное обвинение.

– Я обвиняю не столько вас, сколько виконта дю Лорье.

– Ах, вы обвиняете Рауля! Почему же говорите это мне?

– Как предупреждение.

– Нет, просто потому, что у вас нет доказательств, и вы не смеете никого обвинять в шпионаже.

– Смею. Если я еще не предъявил ему формального обвинения, то лишь потому, что сделать это – означало бы заклеймить позором и ваше имя.

– О, вы так внимательны, граф!

– Внимателен только к вам, – возразил он сухо. – Я ждал до сих пор, так как хотел переговорить с вами, прежде чем предпринять действия, которые наверняка погубят дю Лорье. Максина! Я люблю вас по-прежнему и даже сильней, чем раньше: как и большинство людей, я ценю то, что трудно достается. Ваше упрямство только разожгло мои чувства к вам! Бог мой, я готов…

До этого он говорил спокойно и размеренно, но тут в его голосе вдруг прорвалась такая бешеная страсть, что я испугалась и отодвинулась от него подальше. Однако он тут же овладел собой и заговорил более сдержанно:

– Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы обладать вами… добиться вашей руки! Максина, я честно и открыто прошу вас стать моей женой. Дайте мне положительный ответ, – не тот, какой давали раньше, – и я буду молчать о том, что знаю.

– О документах, про которые вы упомянули? – спросила я, причем биение моего сердца отозвалось эхом в моих ушах.

– Да!

– Но вы, кажется, сказали, что их утеря уже кем-то обнаружена?..