Да, если мужчина хочет стать любовником женщины, а та его резко отталкивает, он становится ее врагом. И не только ее, но и ее возлюбленного. Правда, Орловский слишком умен и прежде всего заботится о личном престиже; если он разгласит то, о чем лишь смутно догадывается, а впоследствии окажется, что он ошибся, это может повредить ему самому в его дипломатической карьере. Поэтому, думала я, он еще не посоветовал тем, кого это касается, провести тщательную ревизию в делах Рауля дю Лорье, первого секретаря французского министерства иностранных дел, проверить, все ли там в порядке.

– Значит, – сказал я, – у него нет реальной возможности плести против вас интригу?

– Трудно сказать, – возразила Максина. – Мои дружеские связи с высокопоставленными персонами в Англии могли показаться ему подозрительными, а мой визит в министерство и оттуда прямо на почту как бы подтвердил эти подозрения. Что, если он попытался узнать на почте имя моего адресата?.. Впрочем, если он и поступил так, вряд ли это принесло ему много пользы: деловые отношения между мной и британским правительством, естественно, всегда были окружены глубокой тайной. Вы понимаете, Ивор, что я почти никогда не обращалась непосредственно к шефу разведки и не встречалась с ним. Единственное, что мог сделать Орловский, – неофициально уведомить Сюрте Женераль, что актриса Максина де Рензи подозревается в политическом шпионаже в пользу Англии… и что не мешало бы просмотреть ее корреспонденцию. К счастью, его совет (если он имел место) опоздал: почта ушла вовремя.

– Рад за вас! – промолвил я.

– Однако вы видите, Ивор, какой опасности я подвергаюсь? За мной следят агенты и на том, и на этом берегу Канала. Думаю, они несколько дней ждали, когда из Лондона приедет гонец с обратным поручением, вот почему мы и пережили сегодня столько неприятных минут в этом отеле. Если б документ, похищенный во Франции, попал в руки французской контрразведки, Рауль был бы обесчещен, его сердце разбито, а я… о, я не стала бы дожидаться ареста!

– Молчите! – поспешно перебил я. – Этого не случится!

– Дай Бог, – печально возразила Максина. – Конечно, Орловский мечтает отомстить мне и зарекомендовать себя во Франции дружественным дипломатом, но сегодняшний безрезультатный визит полиции в «Елисейский Дворец» вряд ли можно объяснить его происками.

– Вы считаете, что он не причастен к исчезновению футляра?

– Пожалуй. Ведь вместо документа вы привезли колье. Маловероятно, чтобы он преподнес мне столь ценный подарок и так оригинально! В этих бриллиантах кроется какая-то тайна: это то самое колье, которое было украдено у Рауля на пути в Амстердам!…

Я взял в руки бриллианты – и невольно залюбовался чудесной игрой света в их гранях. Казалось, камни загорелись в моих руках; при малейшем движении их ослепительные вспышки разбегались стрелами во все стороны. Такого великолепия я еще не видывал.

– А вы уверены, что оно то самое? – спросил я.

– Так же уверена, как то, что вы – это вы, а я – это я. Правда, Рауль не показывал его мне, но я не раз видела его на шее у герцогини де Бриансон, а женщина, будьте покойны, обращает на эти вещи особое внимание. Я еще не сошла с ума… хотя, вероятно, скоро сойду, если вы любым способом не спасете меня от этого ужаса.

– Буду пытаться, – пообещал я. – Во всяком случае, Максина, не теряйте надежды. Но мне не хотелось бы, чтобы вы играли сегодня.

– Я также не хотела бы. Однако должна сейчас идти в театр, иначе могу сорвать начало спектакля. Грим, макияж, переодевание займут довольно много времени – не меньше, чем наши разговоры. Я не должна допустить сегодня никаких кривотолков обо мне и моих делах, что бы ни произошло в дальнейшем. Рауль будет в ложе, и в конце первого акта будет у дверей моей актерской комнаты. Видеть его, слышать горячие похвалы моему таланту и говорить ему ласковые, нежные слова – это могло бы сделать меня счастливейшей женщиной, если б… если б я не предала его.

– Не забывайте – вы вернете ему колье. Это уже кое-что.

– Да, это кое-что… Но не это главное!

– Орловский тоже будет в театре? – осведомился я.

– Непременно. Он не удержится, чтобы не посмотреть меня на сцене, да еще в премьере, которую ждет весь Париж. Но если он все же будет иметь разговор с комиссаром полиции, то может несколько задержаться.

– Поскольку у него нет на руках никаких конкретных фактов против дю Лорье, – сказал я, – у нас будет время для поисков, и мы можем чувствовать себя в безопасности.

– Мы в безопасности, – повторила Максина со спокойствием отчаяния, – в такой же, как если б находились в погребе, начиненном порохом… Разве в министерстве не могут в любой момент хватиться Договора?.. Но, – горько перебила она сама себя, – почему я говорю «мы»? Для вас вся эта история может окончиться лишь кратковременными неприятностями.

– Вы знаете, дорогая Максина, что это не так, – запротестовал я. – В этой истории я вместе с вами, душой и сердцем. Я говорил вам чистую правду и могу повторить, что готов, если потребуется, отдать жизнь, лишь бы искупить свой промах. Я уже пожертвовал кое-чем, но… – и я прикусил язык.

– Чем же вы пожертвовали? – поймала она меня на слове.

– Своей надеждой на счастье с девушкой, которую люблю так же, как вы Рауля, – признался я и тут же пожалел, что произнес эти слова, готов был взять их обратно: у Максины хватало и своего горя, она несла свою тяжкую ношу тревог и волнений. Зачем утяжелять ее?

– Не понимаю, – сказала она.

– Простите, я сказал глупость. Вы ничем не сможете помочь мне, и я не сожалею об этой жертве, – торопливо ответил я, покривив душой.

– Вы опасаетесь, что эта история получит огласку? Не бойтесь, полиция охотилась за мной, а не за вами. Ведь они даже не знают вашего настоящего имени, а только псевдоним, который, очевидно, получили от администрации отеля.

– Не думайте больше об этом, Максина!

– Нет, я обязана думать о вашей великодушной жертве. Но боюсь, что в ближайшие дни буду не в состоянии думать о чем-либо, кроме утраченного документа… Однако сейчас мы должны сказать друг другу до свидания. Ради меня, ради Рауля, если можете, Ивор, – помогите! Что вам надо сделать – не знаю, я блуждаю в потемках. Вы – моя единственная надежда. Если вам жаль меня, приходите сегодня ко мне домой по окончании спектакля и расскажите, что вам удалось разузнать или предпринять. Будьте там к двенадцати часам ночи. Обещаете?

– Обещаю.

– Спасибо. С нетерпением буду ждать вас. А теперь дайте мне бриллианты, я пойду. Не хочу, чтобы нас видели вместе за пределами отеля!

Я отдал ей ожерелье, и она тотчас вышла из салона.

Я был доволен тем, что остался один. Мне нужно было спокойно обдумать случившееся.

Я заметил, что Максина, взяв у меня бриллианты, быстрым движением расстегнула у горла пуговку кружевного воротничка и опустила сверкающее ожерелье за корсаж. Но футляр она оставила. Я взял его со стола, куда она небрежно швырнула его, и тщательно осмотрел.

По-видимому, он не был футляром из ювелирного магазина, не был предназначен для драгоценностей, и бриллианты не находились в нем, когда герцогиня вручала их дю Лорье для продажи. Слова Максины, что она видит этот красный футляр в первый раз, были вполне правдивы; когда комиссар извлек его из дивана, она не могла знать, что находится внутри.

Тот зеленый футляр, который я вез для Максины из Лондона, выглядел так, словно был предназначен для хранения гаванских сигар особого сорта, значительно длиннее обычных. А у этого на каждой стороне имелась внутри перегородка, образующая как бы две ячейки, и серебряная застежка с клеймом английской пробы.

«Английское серебро!» – подумал я.

Я еще раз перебрал в памяти мельчайшие подробности моей поездки.

Три человека, которые были моими попутчиками на пути из Лондона в Дувр, были все англичане (мне так показалось). Но из этого трио только нервный маленький альбинос, забронировавший для себя отдельное купе, имел какую-то, пусть небольшую, возможность выкрасть у меня документ и подложить вместо него этот футляр из красной кожи с бриллиантовым колье стоимостью не менее двадцати тысяч фунтов. Если он обладал талантом фокусника и ловкостью профессионала-карманника, то предположительно он мог бы проделать этот трюк в момент тревоги на сходнях парома. На площади вокзала Гар дю Нор он также подходил вплотную ко мне, но и тогда я не заметил ничего особенного.