Тиоко взяла деньги и пошла на кухню. Она развела огонь и быстро приготовила скудный завтрак. Потом, захватив приготовленный с вечера узелок, она вышла из дому.

Как обсыпанная снегом изгородь, стояла возле дома живая стена из белой спиреи; кое-где уже алели ярко-красные азалии. Приветливо сверкала светло-голубая река, над водой струился легкий туман. Со стороны плотины доносились оживленные голоса детей.

Тиоко вспомнила про Таро и Кокити, и теперь мысль о сыновьях не давала ей покоя: «И из дома не уйдешь и руки на себя наложить нельзя. А все из-за них». И ей казалось, что положение у нее безвыходное. Мысли в голове путались, она чувствовала легкое головокружение.

Тиоко пришла в родильный дом. Девочку по-прежнему мучил понос. Когда акушерка сказала, что Ито уже выбрал себе ребенка, Тиоко совсем упала духом.

Два дня Тиоко провела в родильном доме. На третий день, оставив деньги у акушерки, она вернулась к себе. Ехэй был занят работой. Он купил побеги бамбука ²⁶ и теперь укладывал их в тележку, чтобы везти на рынок в Токио. Настроение у него было плохое, он даже не хотел начинать разговор:

— Ито взял себе уже,— робко заговорила Тиоко.— Ничего не поделаешь, видно, судьба. Думаю, пока его не приносить. Может быть, еще найдется кто-нибудь. Об этом я и хотела сказать... Вот беда-то...

— Вчера вечером Фусако здесь была,— сказал Ехэй.—Говорит, чтобы мы взяли ребят.

— Ну вот! Да, ведь и в самом деле, больше двух месяцев они там... А за ними гляди да гляди. Надоели им, видно.

— Знаешь, а Рюкити уже вернулся, — неожиданно сказал Ёхэй.

У Тиоко часто забилось сердце.

— Письмо пришло?

— Телеграмма из Сасэбо.

Тиоко беспомощно опустилась на ступеньки террасы. Прямо на площади лежала огромная груда строительного камня. Рядом красовалась новенькая большая вывеска: «Склад строительного камня деревни Ягиго...» Тиоко пыталась прочитать надпись до конца, но не смогла: черные буквы плясали перед глазами, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Где-то снова пела иволга.

— Когда ж он будет здесь? — вымолвила она наконец.

— Завтра, должно быть...

Подошел какой-то мужчина, с виду торговец, и спросил яиц. Ёхэй вынес из дома корзину с яйцами, просмотрел их на свет и переложил в лукошко покупателя ровно тридцать штук. Тот подал стоиеновый кредитный билет, от сдачи отказался и ушел. Тиоко посмотрела ему вслед и почувствовала что-то недоброе. Она даже вздрогнула: «Не смерть ли это за мной приходила?»

У странного покупателя не было одного уха.

— Ой, какой страшный! — прошептала Тиоко.

Ёхэй, закончив приготовления, прицепил тележку к велосипеду и, сказав, что вернется вечером, нажал на педали.

Как только Ёхэй скрылся, Тиоко вошла в дом и направилась в комнату, где лежала свекровь. Мацу, лежа на боку, пыталась отодвинуть от себя ночной горшок.

— Матушка, вы сами...

Та затрясла головой. Как она исхудала! Кожа да кости! Но в слабом теле еще теплилась жизнь.

— Матушка, Рюкити вернулся, слышите!—сказала Тиоко на ухо свекрови.

Не меняя выражения лица, Мацу пристально посмотрела ей в глаза. И от ее острого, как нож, взгляда щемящая боль вошла в сердце Тиоко. Она почувствовала себя совсем одинокой. И пусть вернется Рюкити, она все равно не обретет спокойствия. Прежнюю жизнь не вернуть. Боль в сердце сделалась невыносимой, и Тиоко вышла на улицу.

Водная гладь реки ослепительно сверкала в лучах полуденного весеннего солнца, к которому жадно тянулись ярко-зеленые всходы пшеницы на полях. Кругом было столько света и тепла.

Тиоко спустилась по тропинке к самой воде. Ей казалось, что все кончено, что уже ничего нельзя изменить. «Умру», — шептала она единственное слово. Это говорило ее сердце — все остальное хотело жить. Тело настойчиво просило: «Не умирай», но обессиленная душа, словно капризничая, кричала: «Умру!»

Тиоко взошла на обомшелый от времени мостик и посмотрела в воду. Река ей всегда казалась ненасытней: «И откуда она берет столько воды?»

Светло-зеленая вода, по которой плыли клочки соломы, робко набегала на илистый берег. Низко над водой летела птица с длинным зеленым хвостом. По насыпи плотины ехал одинокий велосипедист.

Тиоко вдруг вспомнила черного корноухого мужчину, которого видела утром. Она снова подумала о смерти, но никак не могла решиться...

Ей хотелось жить. Но как? Разве это возможно? Тиоко беззвучно заплакала и стала усердно утирать глаза. Ей хотелось собрать все силы, чтобы вырваться из холодных объятий смертельной тоски, сжимающей ее клещами... Завтра возвращается Рюкити, а радости нет. Она снова увидит его лицо, белые, как сахар, выдающиеся вперед зубы... Почему так все получилось с Ехэем? Кто затянул ее в этот водоворот?

Тиоко не знала, сколько времени она пробыла на мостике. От сидения на корточках у нее затекли ноги, и вдруг она почувствовала неодолимое желание увидеть дочку. Что-то радостное шевельнулось у нее в сердце.

Жить! Надо жить!

Любуюсь я весеннею травою,

Что взор мой тешит прелестью живой.

Кому ж на радость над моей могилой

Она Опять ковер расстелит свой?

Из персидской поэзии

Неожиданно позвонила Макиэ и попросила Сасаки прислать ключи от квартиры. Она хочет сегодня же, немедленно, переехать к нему. Удивленный Сасаки спросил, что случилось.

— Ничего особенного. Просто я ушла от Макензи. Не получается у меня с ним... Я пришлю к вам женщину, отдайте ей ключи, пожалуйста! А все подробности Сасаки-сан узнает вечером, когда придет домой...

Вот и все. Сасаки был обрадован, даже немного взволнован перспективой неожиданной встречи и поэтому с нетерпением ожидал появ

ления посыльной. Она пришла только под вечер. Когда Сасаки вышел в приемную, там стояла, держа в руках визитную карточку Макиэ, пожилая женщина с внешностью уличной торговки. Сасаки, посмотрев на карточку, вынул из кармана ключи и отдал их женщине. Сегодня у него было ночное дежурство, но он, наспех пообедав в редакционной столовой, попросил сослуживца Окадзаки заменить его и поехал домой.

Вчера объявили о взятии Ханькоу. Видимо, поэтому уличная толпа была шумливее обычного и как-то особенно, по-праздничному, оживлена. Наконец-то наступит эра всеобщего процветания и благополучия! Когда Сасаки пришел на токийский вокзал,

перед вокзальным зданием, под красным фонарем у огороженного места подземных работ, кучками стояли люди, провожавшие новобранцев, и кричали «банзай». Он прошел мимо них, безразличный и равнодушный. Ежедневная отправка людей на фронт не имела к нему пока никакого отношения. Выйдя на платформу пригородной электрички, он внезапно представил себе шумное переселение к нему Макиэ, и в груди от радости даже защекотало.

В Иоцуя Сасаки сошел с электрички. Когда он свернул за угол здания пожарной команды, откуда-то потянуло запахом жареной кеты. Он взглянул на окна апато ²⁷. Его окно было ярко освещено, на проволоке отдернутых занавесок сушилось что-то вроде большого полотенца. Сасаки заторопился, поспешно открыл входную дверь, расписанную золотыми буквами, и взбежал на второй этаж. Он еще никогда не возвращался домой так рано, и поэтому чувствовал себя особенно радостно и бодро. Остановившись у двери, он прислушался—в кухне был слышен шум льющейся воды, — повернул блестящую ручку и вошел. В тесной передней стояла пара коричневых туфель на высоких каблуках, а посреди комнаты лежал огромный чемодан с дорогой металлической отделкой.

— Маки! — взволнованным голосом окликнул Сасаки.

— Алло! — послышалось из-за кухонной занавески, и оттуда появилась изящная обнаженная фигура Макиэ в одних розовых трусиках. Сасаки замер, ошеломленный этим необычным для своей комнаты зрелищем.