Когда Тиоко ушла в родильный дом, он целыми днями пропадал на реке. Ловля рыбы была для него единственным утешением. Присматривать одному за внуками ему было не под силу, и Тиоко с его разрешения еще до родов отправила Таро и Кокити к своей сестре, которая жила с матерью в деревне Кацусика.

В то время ее мать Умэ и замужняя сестра Фуса-ко добывали средства к жизни торговлей овощами на черном рынке. Фусако была женщина энергичная. Детей она не имела. Муж ее погиб на фронте в Китае. Торговля позволила ей скопить немного денег. Когда не было овощей, она ездила в Сидзуока за медом или в Синсю за яблоками. Торговлей она не перестала заниматься и после войны. Случалось, что полиция отбирала у нее яблоки. Тогда, чтобы выйти

из затруднения, она перепродавала другие продукты и снова выкручивалась.

Фусако давно не виделась с сестрой и не знала, что делается у нее в доме. Но мать догадывалась об отношениях между Ехэем и Тиоко. Ее опытный глаз сразу заметил, как изменилась дочь. Однако, зная вспыльчивый характер Ехэя, в разговоре с ним она вела себя осторожно, хотя в душе очень беспокоилась за дочь.

У Тиоко родилась девочка. Сколько горечи испытала она в те дни. Никто из родных не пришел ее проведать. Тиоко казалось, что она так не мучилась, когда рожала Таро и Кокити. И оттого ей становилось еще горше.

К рождению ребенка Ехэй отнесся хладнокровно. Он только продал свой велосипед и вырученные за него деньги отдал Тиоко. Продажа велосипеда доставила ему много неприятных минут — было стыдно перед сыном продавать имущество, чтобы покрыть такие расходы. «Скажу, что его украли»,— думал он, вспоминая о велосипеде...

После нескольких стаканчиков Ехэй опьянел, и у него на сердце сразу сделалось легко. Он уже не боялся возвращения сына, напротив, ему даже захотелось поскорее встретиться с ним. Он уже представлял его в солдатской форме, едущим на «Либерти». Солдаты, как передавали по радио, возвращались домой на таких судах. Запутанные отношения с Тиоко его тоже не пугали.

Но вот Ехэй задумался: «От сына, конечно, ничего не скроешь». При этой мысли он снова почувствовал себя одиноким. Ему казалось, будто он падает в пропасть. Однако благодаря хмельному чувство это не было таким сильным, как у плотины... А тогда, если бы Тиоко его не позвала, он, наверное, уже лежал бы на дне реки. Ехэй вспомнил, как он понемногу входил в воду и совершенно не чувствовал холода. Речную гладь рябило от резких порывов холодного ветра, но темно-синяя вода казалась теплой. Издалека доносился пронзительный крик птицы, похожий на скрипучее «дерганье» коростеля. Вода темнела все больше и больше и становилась черной, как нефть, и отражение неба в реке напоминало об осени...

— Сколько нужно дать, чтобы его взяли? — спросил Ехэй после продолжительного раздумья. Его глубоко запавшие глаза казались налитыми слезами.

Тиоко не ответила, она не знала, насколько в эти дни упала стоимость денег. А ведь таких несчастных детей брали только из-за денег. За ребенка из хорошей семьи давали и десять тысяч иен, а обычно — тысячу или две.

— В газету заявляла?—снова спросил Ехэй.

— Заявляла. Один раз напечатали, но не на видном месте. И объявление маленькое дали. А пришлось уплатить восемьдесят иен.

Тиоко еще надеялась уговорить Ито. Ей хотелось сделать это поскорее, и в то же время, странно, она чувствовала, что с каждым днем все сильнее привязывается к ребенку. Она жалела его больше, чем первенца-сына. Ей даже начинало казаться, что она не выдержит, если у нее возьмут дочь. Вот и сегодня утром она проснулась с мыслью о ребенке, хотя только что выписалась из родильного дома. Она твердо решила во всем признаться сестре — может быть сестра выручит ее.

— Будет вам, отец, расстраиваться. Может, как-нибудь обойдется.

Ёхэй снова задумался. Из-под густых с проседью бровей куда-то в пространство смотрели запавшие воспаленные глазки. Поднятая рука со стаканчиком застыла в воздухе. Под большими ушами лучиками разбегались мелкие морщинки; лишь низкий лоб выглядел по-юношески гладким.

— Пока суть да дело... А денег раздобыть нужно...

— Это-то верно... да я вот надумала кое-что... Хочу с сестрой поговорить. Можно?.. А до того, как вернется Рюкити, я уйду куда-нибудь, хотя бы в прислуги...

— Вон что! А как же Таро и Кокити?

Тиоко ничего не ответила, но в глубине души подумала, что детям будет плохо, если в дом придет другая. Мысли ее раздваивались: то она хотела, чтобы все обошлось по-хорошему, то ей хотелось, чтобы Рюкити прогнал ее.

Она не рассчитывала на прощение мужа. «Пусть бьет, хоть ногами — все стерплю»,— думалось ей. Она считала, что таких, как она, не стоит щадить. Однако к Ёхэю Тиоко не питала ненависти. Лишь какое-то странное чувство охватывало ее каждый раз, когда она думала о нем: то ли это была дрожь, то ли бегали по спине мурашки. Все ее тело в эти минуты будто сжималось, трепетало, как трепещет обезглавленная рыбка на кухонном столе...

Ветер слабел, по цинковой кровле ударили первые капли дождя. Тиоко села возле Ёхэя, который потягивал мутное сакэ, пододвинула к себе тарелку с вареной пшеницей, приготовленной на ужин, и неохотно стала есть.

С подветренной стороны доносился шум реки. Ехэй с пустым стаканчиком в руках смотрел, как кошка старательно вылизывает блюдце.

— Отец, я уже поела, пойду.

— Иди.

— Я очень прошу вас, пожалуйста, не делайте глупостей. Когда мне кажется, что вы что-то замышляете, я места себе не нахожу...

Вокруг маленькой электрической лампочки назойливо кружилось какое-то насекомое с длинными ножками, похожее на поденку. У Ёхэя слипались глаза.

Тиоко показалось, что Мацу не спит. Она встала и пошла к ней. Свекровь ела при тусклой электрической лампочки. Она брала трясущимися руками кусочки пищи и отправляла их в рот.

— А я и не заметила, как вы проснулись,— сказала Тиоко. Она проворно придвинула к свекрови столик и начала ее кормить...

Тиоко была на год старше Рюкити, но выглядела значительно моложе своих лет. До замужества она два года служила кассиршей на станции Сибаса. И хотя ей тогда шел двадцать шестой год, особых способностей она ни в чем не проявляла.

Жили они с мужем дружно. Рюкити года три служил кондуктором, потом помогал отцу в хозяйстве, был маклером по покупке и продаже недвижимого имущества. Учиться он бросил, даже среднюю школу не закончил.

Внешне он был грубоват, но все его любили за отзывчивость и доброту. Рюкити выглядел на два-три года старше Тиоко. Роста он был высокого, но был худ и казался слабым мужчиной. Как-то его вызвали в комиссариат. Там ему сказали, что сердце у него здоровое и что ему только и служить в пехоте...

Тиоко эту ночь провела одна. Когда она утром проснулась, Ехэй уже не спал. Небо было ясное-яс-ное. У плотины после ночного дождя ярче зеленела трава. Окна были открыты настежь, и по дому разгуливал теплый ветерок. Где-то вдалеке кричала иволга.

Ёхэй сидел на полу возле печки и считал деньги. Тиоко удивилась. Где он их взял? Она молча пошла на кухню.

— Погоди-ка!

Тиоко остановилась.

— Возьми вот тут сколько есть и сегодня же хорошенько попроси...

Торгуя картофелем, рыбой, яйцами, Ёхэй постепенно скопил небольшую сумму. В деревянной коробочке, в какой школьники обычно носят завтрак, у него лежало около шестисот иен.

— Может быть, маловато будет... Попроси акушерку... Скажи, мол, родители бедные, больше не могут. Глядишь, и обойдется.

Ёхэй спешил уладить дело, а то вот-вот вернется Рюкити.

— Хорошо,— ответила Тиоко. Она незаметно утерла нос завязками момпэ ²⁵. Волосы у нее растрепались, и сама она готова была расплакаться. Перед тем как пойти в родильный дом, ей хотелось посоветоваться с сестрой. Если она не согласится, оставалось только махнуть на все рукой. Ведь ребенок не кошка и не собачонка — не так-то просто его отдать чужим. А тут еще такой уродец. Это сперва очень огорчало Тиоко, но за месяц она уже привыкла к ребенку, и теперь ей было безразлично, какой он, красивый или некрасивый. И жалость к нему усиливалась в ней с каждым днем. Ей очень хотелось, чтобы Ехэй хоть разок посмотрел на ребенка, подержал бы его на руках, перед тем как она отдаст его в чужую семью. Но сказать Ехэю об этом она не смела.