К станции с грохотом подкатил, поезд, но старуха, видимо, не очень торопилась и, бросив рассеянный взгляд на закрывающиеся двери вагонов, про-- должала свой рассказ.
— Вот послушайте, господин. Когда она еще была в Есихара, у нее нашелся, как бы вам сказать... покровитель, хороший человек... Да разве она может долго вытерпеть?.. А лицо у нее такое, не как у всех, потому она и нравится... Может быть, и пристроится где-нибудь, в баре или в дансинге. Да только йряд ли — года у нее уже не те, и пить она перестала совсем, ничего не хочет. В последнее время все нянчит детишек моего брата. Брат мой кровельщиком работает, ну, конечно, пока живет неплохо. Раньше он тоже неподалеку от меня жил, в Хондзё, теперь опять построил там маленький домик, вот Маки-сан-туда и ходит иногда помогать по хозяйству... Все как будто хорошо, а только, как погода начинает меняться, на нее тоска находит, меланхолия, что ли, называется... Это уж всегда у таких больных. А я тоже уж не могу, не все же время ей у меня оставаться... Вот и задумываюсь теперь, как с ней быть...
Сасаки слушал и пытался мысленно представить себе Макиэ, гуляющую с ребенком на спине.
— Тетушка, а вы кем приходитесь Макиэ-сан?
— Видите ли, господин, мой покойный муж занимался, как вам объяснить, вроде как бы посредничеством. Ну, Маки пользовалась его услугами, с этого у нас и началось знакомство.
Так вот в чем дело, оказывается! Вот кто «помог» ей впервые попасть в публичный дом... Только теперь Сасаки понял, каково пришлось Макиэ, когда она убежала от него из апато...
Снова с грохотом подошла электричка. Покраснев от натуги, женщина взвалила огромный рюкзак на спину и сказала:
— Поеду в Акибахара. Эх, сколько времени прошло с войны, а все трудно еще... Мы живем на прежнем месте, прошу вас, господин, приходите к нам, обязательно. Маки-сан так будет рада! Правда, приходите... Да, скажите, вы все там же, в газете работаете?
- Да-
— Ну, простите меня, надо ехать. Так не забудьте, заходите!
Двери вагонов бесшумно открылись и закрылись. В потрепанном рюкзаке женщины был, наверное, картофель, сквозь изношенную ткань проступали бугорки, а из завязки торчал лопух.
Сасаки уже давно зажимал рукой в кармане три стоиеновые кредитки. Он все ожидал удобного Момента, чтобы вытащить из кармана влажные от потных рук бумажки и сказать: «Вот, передайте Маки хоть немного денег». Но когда загрохотал подходивший поезд, он вдруг раздумал. Все равно Макиэ ушла уже из его жизни... И стало жалко эти триста иен. Ушла из жизни... Все, все в жизни уходит куда-то за пределы нашей памяти, исчезает навсегда... Сасаки проводил взглядом отходящий поезд. И никаких угрызений совести не почувствовал, он от того, что пожалел отдать Макиэ эти триста иен. Странно— почему ему не стыдно? Ведь в первый момент, когда он заговорил со ртарухой, ему захотелось даже навестить Макиэ, а как только эта сводня, взвалив рюкзак на спину, вошла в вагон, его вдруг охватило удивительное безразличие к судьбе своей бывшей возлюбленной...
На платформу налетел порыв холодного осеннего ветра. Над мутной зеленоватой водой дворцового рва летали, гоняясь друг за другом, две белохвостые птицы. Поезда долго не было. За высоким парапетом Священного моста колыхались чужестранные фуражки, освещенные полуденным солнцем — это шли по мосту американские солдаты.
Сасаки все еще сжимал в руке триста иен. Да, лучше купить на эти деньги мяса и наконец хоть раз за последние дни поесть досыта.
