Жизнь вдвоем со служанкой в четырехкомнатном особнячке могла бы показаться со стороны скучной и однообразной, но Кин это устраивало, она не испытывала скуки. А глухонемая служанка имела даже свои преимущества: меньше болтовни — меньше сплетен. Собак Кин не держала, она полагалась на дверные запоры, а они в ее доме были надежнее, чем в любом другом. И все же иногда Кин трусила: а что если ее вдруг ограбят и убьют, да еще каким-нибудь бесчеловечным способом. Тишина в доме порою пугала, и Кин часто держала радио включенным с вечера до утра.

В это лето Кин свела знакомство с неким Ита-дани Киёдзи. В Мацудо он имел цветоводство. Кажется, он приходился младшим братом тому, кто купил у Кин ее дачу в Атами. В годы войны он держал торговую контору в Ханое, а по возвращении в Японию поселился в Мацудо и стал разводить цветы. Ему было не более сорока лет, но выглядел он значительно старше, голова его совсем облысела и казалась скользкой. Побыв у Кин несколько раз, когда он посредничал при продаже дачи, Итадани как-то незаметно участил свои посещения. Он стал появляться у нее каждую неделю, и его цветочные приношения оживляли строгие комнаты стареющей хозяйки.

Вот и сегодня в гостиной были поставлены в вазу чайные розы сорта «каштановые».

Полуувядшая листва печальна,

И розы инеем подернуты в саду...

Поздние чайные розы, как они схожи с поздней любовью! Это тоже чьи-то стихи. Свежий запах роз, настоянный в заморозке раннего утра, вызывает в душе Кин рой воспоминаний.

После телефонного разговора с Табэ Кин поняла, что Табэ привлекает ее больше, чем Итадани: он моложе. В Хиросиме он, правда, был груб, но он был такой молодой, такой темпераментный, а тут еще военная служба, она огрубляет. Вот почему встречи с ним—все же одно из радостных воспоминаний. Ведь чем острее бывает ощущение, тем памятнее и воспоминание о нем.

Табэ запоздал — шел уже шестой час,— но зато явился с большим свертком. Вынув оттуда виски, ветчину и сыр, он грузно уселся перед нагахибати ²⁴. От его юношеского облика не осталось и следа. Одетый в серый клетчатый пиджак и темно-зеленые брюки, он выглядел типичным дельцом.

— А ты так же красива, как прежде.

— Да? Благодарю вас. И все же я уже не та...

— Глупости! Ты и сейчас лучше моей жены.

— Но ваша супруга, вероятно, молодая?

— Молодая-то молодая, да не то... провинция...

Кин взяла сигарету из серебряного портсигара Табэ; тот протянул ей огонь. Служанка внесла рюмки и тарелку с сыром и ветчиной.

— Ничего девчонка,— выговорил Табэ с ухмылкой.

— Да... но глухонемая.

Табэ с любопытством посмотрел на служанку. Девушка вежливо поклонилась, в глазах ее мелькнула нежность. Будто холодок пробежал по спине Кин. Раньше она не обращала на возраст служанки никакого внимания, а вот сейчас внезапно заметила ее молодость.

— Как же вы живете с женой? Хорошо?

Табэ очнулся.

— Да,— проговорил он, выпуская дым.— В следующем месяце жду наследника.

«Вон оно что»,— подумала Кин, наливая гостю виски. Табэ выпил рюмку залпом и в свою очередь наполнил рюмку Кин.

— А ты, видимо, живешь — не тужишь.

— Почему ’вы так думаете?

— Да как же! Прошли такие бури, а ты все такая же, и время тебя не берет... Странно... Впрочем, наверное, есть денежный покровитель? Женщинам вообще живется легче...

— Это насмешка? Кажется, вам, Табэ-сан, я не доставляла особых хлопот.

— Уже и рассердилась! Я же не в том смысле. Совсем не в том! Просто тебе, видно, везет. А нам сейчас тяжело. Так просто не проживешь... Палец в рот никому не клади — откусят. Или сам другого лопай, или тебя сожрут... Вот и живешь, будто каждый день тянешь карту: жить-—-не жить?

— Но вы, кажется, преуспеваете?

—- Какое там... по канату хожу. И все время деньги нужны, а достать их чертовски трудно... Даже в ушах звенит.

Кин молча пригубила рюмку. Трещал сверчок, навевая грусть. Осушив вторую рюмку, Табэ вдруг перегнулся через жаровню и грубо схватил Кин за руку. Свободная от украшений, опущенная рука была пухлой и мягкой, точно шелковый платок, она казалась бескостной. Перед глазами Табэ, подернутыми хмелем, картины прошедшего закружились, как водоворот. Странная женщина! Она все еще красива! Загадочно! Волны лет бьют нещадно, то поднимая, то бросая вниз, оставляют за собой неизгладимые следы; а эта женщина не меняется, и как независимо она сидит перед ним! И лицо будто не изменилось; мелкие морщинки у глаз —такие же, как прежде. Чо за жизнь она ведет? Ей, видно, наплевать на все, что творится вокруг. Сервант, фарфоровая жаровня, эти чайные розы! И сидит вот мадонной— улыбается. Ведь ей уже за пятьдесят, не меньше, а еще может нравиться. И перед глазами Табэ возник образ его двадцатипятилетней жены, уже уставшей, неряшливой и опустившейся.

Из выдвижного ящика жаровни Кин достала серебряный мундштук и, воткнув в него укороченную сигарету, закурила. Ее беспокоило, почему Табэ так взволнован. Может быть, он в денежном затруднении? И Кин пристально посмотрела на него. Она вдруг вспомнила свои поездки в Хиросиму. То чувство ушло. Долгая разлука, теперь — встреча, но ничто не тревожит, не волнует. И Кин стало грустно. Ее остывшая душа уже не загоралась, как прежде. Этого мужчину она знала хорошо, но, может быть, поэтому пропал всякий интерес к нему? Вечер, сидят вдвоем; никто не может помешать, что же еще надо? А душевного пламени нет, и Кин поняла, что никогда и не будет.

— Слушай, у тебя никого нет, кто мог бы одолжить по твоей рекомендации тысяч четыреста?

— Что?.. Четыреста тысяч? Это же огромные деньги!..

— Возможно, и все же мне сейчас нужно именно столько. Ты можешь помочь?

— Нет. И обращаться с такой просьбой ко мне совсем неуместно. Вы же знаете, что у меня нет никаких доходов.

— Я согласен на любые проценты. Понимаешь?

— Но я ничем не могу вам помочь.

Кин охватил озноб. Нет, с Итадани куда спокойнее. С чувством разочарования она шумно сняла с огня чугунный чайник и налила чаю.

— Может быть, тысяч двести удастся достать? Помоги, я буду очень обязан.

— Какой вы, право, смешной! Просите денег, отлично зная, что у меня их нет. Мне они самой нужны... Значит, вы пришли ко мне за деньгами, а я то думала, что хотели видеть меня.

— Конечно, хотел, потому и пришел. Но я думал, что к тебе можно обратиться по любому случаю.

— Вы бы лучше обратились к брату.

— Об этих деньгах брату говорить нельзя.

Кин задумалась. Почему-то вдруг мелькнула мысль, что ее хватит на год, на два, не больше, а там — старость... Но почему любовь, так опалявшая когда-то обоих, ушла бесследно? Или, может, это была не любовь, а просто так — каприз? Подхваченные ветром опавшие листья?.. И сидят они сейчас, точно случайные знакомые...

Будто ледяная корочка покрывает душу Кин.

Табэ что-то вспомнил.

— А ночевать у тебя можно остаться? — с улыбкой спросил он почти шепотом.

Кин сделала испуганные глаза.

— Нет, нельзя,— ответила она мягко.— Пожалуйста, не дразните меня.

И, сказав это, как бы'нарочно собрала в улыбке морщинки у глаз. Вставные зубы красиво блестели.

— Но это уже жестоко! О деньгах больше ни слова. Только приласкаться немного к Кин-сан. Ведь у тебя здесь совсем другой мир... Тебе здорово везет. Чтоб ни случилось — не пропадешь... Молодец! А нынешние женщины до того убоги, что на них жалко смотреть... Западные танцы танцуешь?

— Какие там танцы... А вы?

— Немного.

— Наверное, у Табэ-сан кто-нибудь есть на стороне. Для того и деньги нужны.

— Глупости! Так легко я денег не зарабатываю, стоит ли тратить их на женщин.

— А выглядите вы превосходно. Это тоже без денег не дается.

— Вывеска! В кармане — писк. Семь раз вставать, восемь — падать,-—можно и голову потерять.