Рано умершую жену Ивана Борисовича Василису Богдановну Хитрово сменила некая Анна Симеоновна, умершая во второй половине 1700 года. Вдовство шестидесятисемилетнего боярина и на этот раз оказалось недолгим: почти сразу хозяйкой московских палат и Хорошева становится Анастасия Федоровна Лопухина, родная сестра опальной царицы Евдокии Федоровны, отвергнутой жены Петра I. Был ли подобный выбор случайным или служил лишним проявлением убеждений И. Б. Троекурова, сказать трудно. А. Ф. Троекурова-Лопухина меньше чем через три года овдовела. В отношении своего племянника, царевича Алексея, родственных чувств она никогда не скрывала. Пришлось ей пережить следствие по его делу, подвергаться «жестоким» допросам, а за ними понести и назначенное наказание – была княгиня бита плетьми.
Хорошево наследовать сестра царицы Евдокии, само собой разумеется, не могла: у И. Б. Троекурова были прямые наследники мужского пола. Авторы давно используемых в качестве первоисточников трудов, В. И. и Г. И. Холмогоровы, систематизировавшие попадавшиеся им архивные дела по местностям Московского уезда, применяют в отношении троекуровской вотчины на Сетуни выражение, что И. Б. Троекуров его отдал в наследство детям – князьям Ивану и Федору, которые, в свою очередь, передали вотчины собственным наследникам в 1703 году.
Практически невозможно пересмотреть в архиве каждый нужный по теме документ, самому найти подтверждение каждого относящегося к ней обстоятельства и факта. Решение любой научной проблемы начинается не с нуля, и точкой отсчета всегда будут становиться работы твоих предшественников. От них, и прежде всего от них, должен прокладываться путь вперед. Должен был бы...
Положим, естественны сомнения и возражения в части концепции, расшифровки и использования отдельных данных. Но вот автор просто публикует тот или иной документ, даря товарищам по профессии очередную ступень непреложной истины: было так, только так, любые колебания не имеют под собой основы. В редких случаях, в виду особой его важности, документ может быть воспроизведен в полном своем виде, но всегда мешали и будут этому мешать самые разнородные обстоятельства.
Отсюда неизбежные сокращения – прежде всего так называемый метод регест, когда исследователь идет на пропуск, отказ от отдельных частей публикуемого текста. Идет – и это самое с научной точки зрения опасное – в зависимости от собственных знаний, эрудиции, профессиональной добросовестности. Можно ломать голову над не укладывающимися в разрабатываемую концепцию фактами, принимать новую концепцию и, соответственно, новые решения, но ведь можно этих фактов и не замечать, в лучшем случае свято веря в собственную правоту и непогрешимость, в худшем – во что бы то ни стало стремясь к заранее сформулированным выводам.
Но если неизменно чреват опасностями метод регест, то что же говорить об авторском пересказе содержания документа. Где-то недосмотрел, недопонял, прошел мимо того, что непременно заметил бы более тренированный и опытный или просто менее усталый глаз другого исследователя, наконец, ошибся в истолковании смысла – чего не бывает в работе над рукописью, с чужими и зачастую очень трудными для расшифровки почерками, с которыми не возникает внутреннего контакта, над бесконечно повторяющимися, усыпляющими внимание оборотами. Так просто забыть истину, что при всей кажущейся многословности документов их составители, особенно в Древней Руси, никогда не страдали пустой словоохотливостью, на каждое слово решались только потому, что оно представлялось необходимым для полного выяснения смысла. Нужны ли все эти предостережения в такой на первый взгляд несложной задаче, как восстановление истории деревни, села, усадьбы?
Безусловно, необходимы, и лучшее доказательство тому – история Хорошева-Троекурова, в которой достаточно четкой и не вызывающей сомнений формулировке противостоит самый простой расчет лет.
Ничего передать сыновьям в 1703 году И. Б. Троекуров не мог: их обоих уже не было в живых. Иван Иванович скончался годом раньше, Федор Иванович – еще в 1695 году. Более того, отпевание Ф. И. Троекурова происходило 16 декабря 1695 года в церкви Николая у Боровицких ворот Кремля. Подтверждение этому сохранилось в документах Патриаршего архива, поскольку отпевание совершал сам патриарх. И этого мало. Смерть Федора Ивановича вошла в поденные дворцовые записи из-за участия в похоронах царя: слишком близкая дружба связывала Петра I с Федором Ивановичем Троекуровым, слишком тяжело переживал он его потерю.
Все в том же ярославском Спасо-Преображенском монастыре, но только в так называемой Чудотворской церкви, которая была разобрана в 1820-х годах, надгробная надпись подробно описывала обстоятельства жизни Ф. И. Троекурова: «Мироздания 7203 (1695) лета по указу царского пресветлого величества благочестивейших царей бысть на службе под градом Азовом Турским, иже на реке Дону, ближних великих государей стольник князь Федор Иванович Троекуров и тамо от неприятелей ранен в 5 день августа месяца и, болезнуя, в полках от раны тоя... 7204 (1695) лета септенбря месяца в 6 день сконча жизнь свою и отыде ко Господу. Тело его привезено во град Москву декембрия в 16 день, и надгробныя пения над ним сотвори святейший патриарх соборне. Погребено же оно во граде Ярославле... на сем месте месяца декембрия в 20 день, идеже же лежат усопшие сродники его же во град Ярославль благоволительно ради милости своеа к нему особно присутствовал благочестивейший великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич... От рождения ему, князю Федору Ивановичу, 28 лет и 3 месяца».
Трудно найти более убедительное доказательство привязанности Петра I к погибшему Ф. И. Троекурову, чем эта поездка с его телом в Ярославль, пусть для родных, отметивших подобное событие на надгробии, она была прежде всего удовлетворением тщеславия. Сам отец, хоронивший сына, сколько-нибудь значительной роли при новом царском дворе не играл.
У И. Б. Троекурова все было позади. При Федоре Алексеевиче дослужился он до боярина, в то же царствование и при правлении царевны Софьи ведал приказами Большой казны, Иноземным рейтарским и московским Судным, а в год отстранения Софьи от власти стал начальником Стрелецкого приказа. Всю жизнь на службе, все время на глазах у царей, и все же Петру много ближе были сыновья Ивана Борисовича, с которыми прошло и его отрочество, и первые годы самостоятельного правления, товарищи по потешным войскам, по военной службе и походам. Федор Иванович состоял сначала стольником, потом спальником, а с 1693 года – бомбардиром. Иван Иванович был комнатным стольником, перешел в армию, дослужился до чина капитана и умер на службе в Старой Ладоге, откуда почему-то отец и родные не потрудились перевезти его на Ярославщину – он так и остался похороненным в паперти Предтеченской церкви староладожского Предтечева монастыря.
Неточными оказались Холмогоровы в пересказе смысла встретившихся им документов. Ошибся в широко используемой исследователями «Родословной книге» и известный специалист по генеалогии Лобанов-Ростовский, утверждая, что имел Иван Иванович Троекуров единственного сына Алексея. В материалах Вотчинной коллегии по городу Москве, в деле № 6 из книги № 63, подробно перечислялись новые владельцы Хорошева-Троекурова – Алексей, Петр и Александр Ивановичи и девица Прасковья Федоровна, дочь погибшего под Азовом друга Петра I. Значит, наследование троекуровской вотчины выглядело совсем иначе, чем его представляли Холмогоровы. Переживший всех своих сыновей семидесятилетний Иван Борисович сделал наследниками четырех внуков, которые и вступили в права владения подмосковной непосредственно после его смерти, 25 ноября 1703 года. Обойденной оказалась только одна внучка старого боярина – Прасковья Ивановна.
Если подобное количество владельцев показалось бы непомерно большим в середине века, то на рубеже XVII–XVIII столетий все выглядело иначе. Переписная книга за номером 9811, на 5-м и 6-м листах показывала наличие в селе Хорошево «двора вотчинникова, в деревне Хламовой, Харламове тож, 11 дворов крестьянских и бобыльских, в них 34 человека». Переписная книга № 9814 за 1704 год уточняла, что собственно «в селе Хорошеве церковь каменная во имя Николая Чудотворца и Алексея Митрополита, двор вотчинников, двор скотной и 5 дворов кабальных, всего 35 человек». С середины столетия население вотчины увеличилось в несколько раз, не говоря об увеличивавшихся угодьях и благоустройстве собственно вотчинникова двора.
