Спорили с Э[сфирь] о том, что скоро ли Плех[анов] расплюется с Лен[иным]. Я допускаю, ч[то] их союз может никогда не расторгн[уться], т[ак] к[ак] их связывает общая ненависть к Март[ову], Дану и Ко — и они живут чересчур далеко друг от друга, чтобы могли встречаться резкие разногласия между ними. Э[сфирь] предполагает., что через год, а мож[ет] быть, скорее или немного позже П[леханов] с Л[ениным] должны разойтись, так как первый скоро убедится, ч[то] ему не по пути со вторым. Посмотрим, кто из нас окажется пророком.

В течение цел[ого] вечера я доказывал Э[сфирь], что не стоит мне жить: 1) в обществ[енном] отнош[ении] я от всего отстранен, во 2) в материальн[ом] не вижу возможн[ости] прокормиться, в 3) всем тоже не гож[усь] и в 4) физически я плох, т. к. начинаю развинчиваться]. Она доказывала: 1) что с начал[ом] какого-ниб[удь] обществен[ного] движ[ения], независимо от «лидеров», можно найти себе работу в рабочей среде; 2) просто интересно жить, чтобы быть свидет[елем] крупных политич[еских] событий, напр[имер], как немцы прогонят своего импер[атора] Вильгельма] II, как испанцы провозгласят у себя респ[ублику]; 3) пока здоровье позволяет, хочется работать; 4) занятие интересное и у меня имеется — писать и читать. А средства для существования найдутся.

Я ей рассказыв[ал], как в 1905 г. в Рос[сии] меньшевики меня оттирали от всякого дела. Она привела аналогич[ный] случай с нею. Я сообщил, ч[то] с меньшевиками всегда мне невозмож[но] было ладить. Она соглашал[ась], ч[то] они неумелы, бестолковы, негодны как деят[ели]. В шутку я говорил, что готов, чтобы помогать им, соединиться с Л[ени]ным, иначе, подобно Фаусту, продаться Мефистофелю. Она возмущена одной такой мыслью. Скорее, она допускает соединение с Пл[ехановым]. Ну, уж с ним — ни за что! Это такой вздорный, нелепый в практическом отнош[ении] челов[ек], с которым не знаешь, как, на какой манер поладить, но силен как теоретик. Тут он незаменим никем. Она напомнила мне, что я же сам ей доказывал, ч[то] револ[юционер] не вправе кончать с собою. Это верно. Но раз находит такое настроение, перестаешь обращать внимание, считаться с самыми верными взглядами — отвечал я ей.

Да, я в очень скверном настроении. Материально — ничего, мы обеспечены на 2 месяца и имеются надежды на будущее. Но что толку в этом?!.. Чем-то кончится это мое настроение.

И да здравствует весь мир! Все учение Т[олстого], весь смысл жизни, до которого он дошел, мучительно прост: в любви и самоотвержении. Смысл жизни, счастье в том, чтобы жить для других, оплатить добро… Только полно и широко живущий человек способен к действительной, ненадсадной любви и самопожертвованию.

Подтверждение от Ингерм[ана] приглашения меня приехать в Америку для редактир[ования] газеты. Мое согласие. Первое впечатление — удовольствие. Сообщ[ил] близким и знакомым. Их недоумение и одобрение. На второй день — опасения насчет высылки денег на дорогу и вообще неуверенность в аккуратн[ости] Ингер[мана] и др., когда на мое 1-ое письмо он мог 6 нед[ель] не отвечать! Тревоги как насчет сдачи квартир, продажи мебели, абонемента Э[сфирь] М[арковны] в школе и пр., так и относительно Амер[ики] вообще, что она не оправдает наших надежд и ожид[аний], что мы будем сильно разочарованы. Что нас ждет там через год?!

Опасность очень, что разного рода мелкие и крупные недостатки америк[анских] условий жизни заставят нас чувствовать себя еще не по себе, как в чужой стране, непривычно, несимпатично. Но все же мы ничего, в сущности, не теряем, принимая это предложение, хуже, чем в Париже, кажется, нам не может там быть, а лучше — возможно. Посмотрим!

Мое отношение к происходящей между м[еньшеви]ками и б[ольшеви]ками новой (или, вернее) продолжающейся склоке таково, что «оба лучше» — друг друга стоят. Вся эта распря сосредоточив[ает] на себе все внимание, отвлекая от всякого производит[ельного] занятия. Меня возмущает поведение б[ольшеви]ков, но не могу по совести признать чистыми и м[еньшеви]ков.

Хорош и Тр[о]цкий, возбудивший анкету по поводу основания Лен[иным] + Плех[ановым] новой «Рабоч[ей] газ[еты]», — как будто он (и др.) остановились бы перед соображением, что Л[енин] + Пл[еханов] уже раньше стали издавать газету, будь он на их месте. Хороши также Дан с Март[овым], принимающие участие в «Центральном] О[ргане]» и ведущие агитацию за созыв не пленума, как желает Лен[ин], знающий, что у него большинство, а конференции (это из заграничников!) И Дан еще воображает, что я в Ам[ерике] буду проводить «меньшевизм», буду побуждать, чтобы тамошние присылали деньги на «Гол[ос] с[социал]-д[емократа]». Какая наивность! Maximum, что я буду там воздерживаться от высказываний своего истинного мнения, да и то мне трудно будет. Но высказываться положительно «за» присылку денег на «Г[олос] с[оциал]-д[емократа]», особенно, если он заполнен будет склокой, я, конечно, не стану — это было бы против моей совести и убеждений.

Прелюбоп[пытный] раз[овор] с быв[шим] чин[овником] Деп[артамента] пол[иции] Меньшиковым о его прошлой деятельности. Я прямо заявил ему, что только негодяй может, как он это сделал, сажать в тюрьму членов революц[ионной] пар[тии] (выдача им Ярославской организ[ации]). На это он ответил, ч[то] поставлен[ная] им себе цель — добиться службы в Деп[артаменте] — его побуждала. Я не признаю этого довода оправдывающим распоряжение свободой других. Он заявляет, что, по его мнению, народовольц[ам] пребыв[ание] в тюрьме не вредно, так как она является в своем роде школой для отбора. «Я сам был в тюрьме и знаю это по личн[ому] опыту», — сказ[ал] он. — «Мне также, как Вам известно, приходилось сидеть, но я все же не могу согласиться на то, чтобы кто-либо другой, поставивший себе какие угодно цели, без моего ведома и согласия распоряжался моей свободой, мог посадить меня в тюрьму. Даже организации, не то, что отдельному лицу, я не предоставил бы такого права. Тем более, что раз став на такой путь, нет границ для остановки: один удовлетворяется отправкой меня в тюрьму для своих целей, а другой не останавливается и перед посылкой меня на казнь. Таких „сверхчеловеков“ я просто считаю негодяями». — «Значит, Вы меня считаете негодяем?» — спросил он. Я не уклонился от ответа, заявив, что ничем не могу оправдать его поведения. Далее он попытался указать, что все революционеры так или иначе по своему усмотрению располагают свободой других, что, мол, разница небольшая в том, если мы, чигиринцы, путем царского маниф[еста] захотели втянуть крестьян, с тем, что он поступил в охранку. Я указал ему на разницу и вообще выяснил ошибочность его взгляда. Подробности нашего разговора довольно интересны. Но мне некогда было тотчас их записать. Пошли сборы, проводы и отъезд в Америку. Банкет, устроенный мне французами, собрал немного лиц (челов[ек] 15); на рус[ском] банкете было челов[ек] 40. Оба носили довольно интимный характер.

Перед самым отъездом потерял или обронил где-то кошелек с 300 fr., что в значительной степени испортило наше настроение при отъезде и в первый день пути на пароходе. Плавание в общем обошлось очень благополучно, я совсем не болел, Э[сфирь] М[арковна] — лишь немного. Первой встречей нас здесь я был не очень восхищен вследствие разных мелочей. Первые три дня нашего пребывания в Америке я описал Павлу следующим образом: «Само собою разумеется, я успел за это время повидать бесчисленное количество людей, в числе которых немало репортеров, которые затем, как водится, врут обо мне немало. Теперь предстоят митинги, банкеты и разъезды по ближайшим городам, а затем пойдут хлопоты по устройству и заведению газеты, к чему еще решительно не приступили. Общее мое впечатление не особенно благоприятное о положении дел: полное отсутствие людей, могущих и способных отдаться делу, крайне жалкое количество денег, сомнительные виды на будущее и пр., и пр., и пр. Лучший и наиболее преданный идеи о газете человек — Ингерман завален всякого рода работой, так что ему буквально приходится разрываться на части. Ну, да поживем — увидим!»