Этот рассказ Александра Бенуа отличается такой неточностью, что нуждается в существенных исправлениях: во-первых, переговоры не были прерваны в самый разгар их, а были доведены до конца; во-вторых, не «мы», то есть Дягилев и его друзья, прервали эти переговоры, а княгиня Тенишева заявила в печати, что она отказывается принимать участие в журнале; в третьих, не «мы» «придрались к какому-то маловажному пункту», а «придралась» издательница и «придралась» к такому пункту, о котором А. Н. Бенуа мог бы помнить.

В действительности все произошло так: княгиня Тенишева поставила условием издания «Мира искусства» выход из состава редакции А. Н. Бенуа, – Дягилев на словах принял ее условие, но не захотел предавать своего друга и соредактора. «Вскоре, – рассказывает княгиня Тенишева, – вышло объявление в газетах о принятии подписки на журнал с моим участием, как издательницы. В списке сотрудников я прочла имя А. Бенуа. Дягилев и на этот раз нарушил наше условие и, как и прежде, не стеснялся со мной. Тогда я немедленно поместила в той же газете объявление, что никакого участия в журнале не принимаю и принимать не буду. Это и было смертью „Мира искусства“. С тех пор я уже окончательно порвала с Дягилевым».

Отказ княгини Тенишевой от издания явился причиною смерти «Мира искусства» только потому, что существовали другие многочисленные причины, – достаточно вспомнить о собрании художников 15 февраля 1903 года, подписавшем смертный приговор выставкам «Мира искусства»… Но главная, самая главная причина заключалась в том, что «Мир искусства» стал не нужен Дягилеву, и что он услышал то грозное memento mori[58], о котором он говорил в статье о выставке «Союза русских художников» в Москве. Вот выразительнейший конец этой статьи, в которой нельзя не услышать личных нот:

«Страшно подумать, что станется нынче с передвижниками, после того как в „Союз“ перешли последние оставшиеся там силы. Пример этого некогда славного общества поучителен, и для членов „Союза“ должен быть настоящим грозным memento mori. Начало всякого дела всегда, хотя и трудно, но интересно – „весна, как ты упоительна“, – но когда настанет осенний листопад, – вот опасный момент, чтобы не превратиться в смешную группу шамкающих „передвижников“, поющих, как Пиковая дама, „про старые времена“ и „старых певцов“.

Хотя это и неизбежный закон истории, но неужели же всякий конец есть тление и нельзя быть живым „взятым на небо“ – в искусстве оно казалось бы возможнее, чем где-либо».

Дягилев считал свою миссию с «Миром искусства» оконченной – он не мог больше продолжать его, тянуть, «топтаться на месте», тлеть – и действительно с «Миром искусства» он был «живым взят на небо».

Окончился первый «эпизод» апостольского служения Дягилева искусству.

В «Сведениях» «Мира искусства» 1900 года, говоря о рассеянных по частным рукам портретах русских мастеров XVIII века, Б. Веньяминов писал: «Большую услугу историографии русского искусства оказал бы тот, кто устроил бы из этих разбросанных произведений одну общую выставку русской живописи XVIII века. Такая выставка поспособствовала бы выяснению многих загадок и недоумений». Высказывал ли Б. Веньяминов мысль Дягилева или собственную мысль, которая послужила толчком для Дягилева, но с этих пор мысль об устройстве выставки русской живописи XVIII века начинает зреть в Дягилеве и становится его неотлучным спутником. К 1902 году эта мысль окончательно созревает и все собою заслоняет; после того как ничего не вышло из его грандиозного проекта о реформе Музея Александра III или, лучше сказать, о создании русского национального музея, Дягилев приступает к реализации своей мечты и раздражается тем, что на его пути возникают препятствия, грозящие скомпрометировать его мысль. Это раздражение явно чувствуется в его статье, посвященной Выставке русских исторических портретов в 1902 году: «С чувством самого острого интереса отправились мы в Академию наук, – писал он, – и с чувством глубокой грусти покинули тесный академический зал, в котором так досадно исковеркана драгоценнейшая мысль – вновь через тридцать лет[59] собрать то, что сделано нашими великими стариками, произведения их, беспощадно разбросанные по разным рукам, часто совершенно не ценящим того, чем владеют… Ультрадилетантским и неудачным предприятием является последняя благотворительная выставка портретов. В ней все сделано наспех и потому все несуразно… В зависимости от помещения сузилось и содержание выставки, вышла она маленькой, случайной и главное – бесцельной. Это, конечно, не значит, чтобы на ней не было хороших вещей, наоборот, из несчастных двухсот шестидесяти номеров можно отобрать добрую половину портретов самого первого достоинства, но что же из этого следует? Десять человек соединили вместе то, что у них было хорошего, и вышла выставка. Разве в этом цель такого грандиозного предприятия, как историческая выставка русских портретов? Мне на это возразят, что устроители вовсе и не думали затевать ничего грандиозного. Это, может быть, и так, но надо не забывать, что своей злосчастной затеей они лишили возможности Историческое общество, Русский музей и другие серьезные учреждения привести в исполнение предвосхищенную ими мысль (?), ибо ни дворцы, ни частные собрания не могут ежегодно предоставлять для выставок находящиеся у них произведения. С этой точки зрения выставка принесла большой вред…» Эта выставка раздражала Дягилева, была досадна ему, но нисколько не изменила его планов. С удесятеренной энергией и чисто дягилевским непреклонным и несокрушимым упорством приступает он к осуществлению своей мечты – второго дягилевского чуда, – работает «по-петровски», не покладая рук, – и в результате в пятом номере хроники «Мира искусства» за 1904 год появляется такая заметка:

«В пользу вдов и сирот павших в бою воинов в феврале 1905 года устраивается, под высочайшим его величества государя императора покровительством историко-художественная выставка русских портретов за время с 1705 по 1905 год.

Выставка будет открыта в залах Таврического дворца и составляется из портретов, писанных русскими художниками и иностранцами, изображавшими русских людей.

Председателем организационного комитета выставки состоит его императорское высочество великий князь Николай Михайлович. В состав комитета входят: И. А. Всеволожский, гр. И. И. Толстой, гр. А. А. Бобринский, П. Я. Дашков, С. А. Панчулидзев, С. П. Дягилев, А. Н. Бенуа и Г. И. Франк. Генеральным комиссаром выставки назначен С. П. Дягилев. Бюро выставки помещается во дворце великого князя Михаила Николаевича (Миллионная, 19). Задача выставки – собрать русские портреты, находящиеся во дворцах, частных коллекциях и, главным образом, у многочисленных собственников как в столицах, так и в провинциальных городах и усадьбах.

Было бы крайне желательно, чтобы лица, имеющие портреты художественной работы, заявили о том в бюро выставки и таким образом содействовали успеху этого крупного культурно-исторического предприятия».

Официально Дягилев удовольствовался ролью «генерального комиссара выставки», да еще «назначенного», фактически он был единоличным устроителем и распорядителем. «Высочайшее покровительство», председательствование в организационном комитете великого князя, состав комитета из влиятельных лиц – все это, конечно, было необходимо Дягилеву для того, чтобы получить такое великолепное и громадное помещение, как Таврический дворец, бывшие палаты светлейшего князя Потемкина, чтобы иметь лишние козыри в своих руках при доставании и «выцарапывании» портретов и проч. и проч.

Любопытно отметить, что в приведенной нами заметке подчеркивается не художественное, а «культурно-историческое» значение этого гигантского, а совсем не «крупного», как оно скромно названо в заметке, предприятия.