Ну как же было и мне не блеснуть перед Светкой?! И принялся я, дурак-дураком, эдак самозабвенно бегать за этим мячом, увязая по голень в горячем искрящемся песке и забивая бессчётные голы. А Светка в это время одна-одинёшенька лежала на своей голубенькой подстилке, скучала и злилась.

И вскоре потребовала плыть обратно.

Не лучше я поступил и в другой раз, уже на следующие летние каникулы. Долго уговаривал и уговорил-таки её отправиться со мной на последний сеанс в кинотеатр «Спартак», что напротив Гомельской кондитерской фабрики. Когда уговаривал, был с пышной высокой шевелюрой. А зашёл за девушкой – наголо постригшись.

Зачем, почему я этакие глупости проделывал? Кому нужна была эта эксцентрика? Может быть, не верил, что нравлюсь Светке? Может быть, и вообще не верил, что могу хоть кому-нибудь понравиться? И ни таковые ли мои выходки имела она в виду, когда однажды сказала:

– Ты умеешь играть на чувствах.

А эта фраза ни означала ли, что какие-то чувства ко мне у неё всё-таки были? Одни вопросы – и никаких ответов…

Первое время только ради неё и в Гомель-то приезжал, и встречи одноклассников устраивал лишь затем, чтобы с ней увидеться. Последнюю сходку организовал уже через несколько лет после окончания института. К этому времени Светка успела побывать замужем. И в отпуск приехала с очаровательным светловолосым малышом. И была у меня возможность пообщаться с ней наедине.

Однако верный традиции я снова всех обзвонил, и мы собрались на квартире у Светки. Лидия Иосифовна посодействовала. И было нас немного – человек пять. Выпили, поболтали, потанцевали. А когда уже стемнело, вышли прогуляться по проспекту Ленина. И настало время расходиться. И в провожатые Светка выбрала долговязого пижона и нахала, который приставал к ней ещё во время вечеринки. И это предпочтение настолько меня покоробило, что я внутренне посмеялся над собою, и чувства мои к ней мгновенно испарились.

Ещё прежде Светки вышла замуж Галя. Причём за бывшего физтеха, который у нас не доучился и был вынужден перевестись в Московский институт стали и сплавов. С Галей мы потом ещё не однажды виделись. Страстно хотели исправить непоправимое и вернуть невозвратное. И, похоже, оба остались с мучительно-горьким и прекрасным ощущением столь близко подпустившего нас, но вовремя не узнанного и не сбывшегося счастья.

Непростительная расточительность беспечной, легкомысленной юности! А ещё, если хотите, прихоть судьбы…

Однажды перед входом в институтскую столовую я повстречал… Надю Берёзкину! Да-да, ту самую девушку, с которой был знаком ещё по детству – в пору своего проживания в Сибири. Это, вспоминая о ней, я ещё в пятнадцатилетнем возрасте написал стихотворение:

Оказывается, Надя тоже поступила на Физтех и теперь учится курсом ниже. Было нам, что вспомнить. А через недельку-другую девушка обратилась ко мне с просьбой помочь ей подготовиться к коллоквиуму по математическому анализу.

И вот в корпусе радиотехников, где комнаты второго этажа предоставлены студентам для самостоятельных занятий, мы находили свободную аудиторию и занимались математикой. Была доска, был мел и были глубокомысленные разглагольствования по поводу аксиом, лемм и теорем. Лишь не было понимания того, что если девушка просит с ней позаниматься, то нужно заниматься ею самой и не чем иным…

И хотя в завершение этих занятий я отважился пригласить Надю в бар при ресторане Пекин, приходится признать, что тогда в детстве – на чердаке, в деревянном ящике, где мы с Надей и Вовкой Горловым учились целоваться, был я гораздо смелей и решительней…

За шесть лет учёбы в МФТИ пообщался я с очень и очень многими ребятами. И прежде всего это был Слава Тишин, очень спокойный и даже несколько флегматичный парень из Курска, которому, как и мне, уютней было пребывать несколько на отшибе, а не вариться в самой гуще студенческой массы. В течение четырёх последних курсов мы проживали с ним вместе в одной комнате.

Где-то Слава теперь? Помню, тогда он увлекался американскими киноактёрами и певцами, преклонялся перед Томом Джонсом и Фрэнком Сенатором. А ещё начитывал тексты в лингафонном кабинете, ибо английское произношение имел не хуже, чем у дикторов-англичан.

Может быть, при первом же поветрии в Америку маханул?

А в нашу студенческую пору вместе со Славой мы и по кинотеатрам разъезжали, и к девчонкам клеились. И был он весьма покладист, и сговорчив. И, казалось, не было вещи, в которой бы я не мог его убедить, и предприятия, на которое не сумел бы увлечь. Впрочем, случая, чтобы во мне разочароваться у него, пожалуй, и не было. Ибо всё-то у нас получалось и, куда бы мы ни хотели попасть, всюду попадали.

Однажды я подбил его отправиться на выходные в Иваново, в город невест. Поверили расхожей басне, что мужиков там ну совсем нет. Вот: мол, где погуляем! Приехали раненько утром и пошли колесить по городу да знакомиться, да свидания назначать направо и налево…

А между тем мужики там были и довольно много. По крайней мере, на улице попадались. Но чтобы мы почувствовали у тамошних женщин какой-то особенный сексуальный голод, такого не было. Впрочем, разницу в отношении к сильному полу всё-таки заметили. Да и переночевать нашлось где. Но в целом были разочарованы.

После окончания института хотел я Славу за собой в Обнинск утянуть. Не получилось. Остался в аспирантуре. Тут мы и разошлись. Оказались приятелями, чтобы время провести нескучно, а чего-то более крепкого, да сердечного не получилось.

Впрочем, знал я об этом и прежде. Так, однажды, когда мы чуть ли не всей группой собрались в комнате у Димы Галчонкова, этот самый Дима, за что-то на меня рассердившись, обратился к присутствующим: мол, отвернитесь, и я сейчас Глушакова побью. Никто не отвернулся кроме… Славы. Как тут не вспомнить пушкинское: «Уж эти мне друзья, друзья…»

А вот ещё случай на ту же тему.

Как-то на комсомольском собрании нашей 551-й группы другой мой приятель повёл себя неожиданным образом и вдруг ни с того ни с сего припомнил мою не слишком удачную и даже несколько аполитичную шутку в адрес испанских эмигрантов, которой я разродился во время нашей с ним беседы-прогулки.