У Юлии был увлеченный и убедительный тембр голоса. Что бы она не советовала, ей верили безоговорочно. Рыжиковое масло? Боже мой, обязательно! Кукурузные рыльца? Что вы говорите, само собой! Шунгит? Гречишная подушка? О дары богов! О радость бытия! Несите, я беру все!

Ровно в восемь, в час закрытия, звякнул колокольчик, и канарейка в клетке запела, приветствуя завсегдатаев: вегетарианку Каролину с сыном Мартином. На Каролине зеленые индийские шаровары, лодыжки у нее вечно голые, на каждом пальце по два кольца. Мужа у нее нет, любовника тоже, но она переписывалась с программистом из Дели, регулярно присылавшим ей оригинальные рецепты вегетарианских блюд: кичари, сабуданы кичди, кхира, супа масурдала, ладду.

Мартин также был вегетарианцем, по крайней мере, так думала мать. Если кто-то пытался ее переубедить, утверждая, что ребенку, в особенности подростку, мясо необходимо, она в ответ только удивленно пожимала плечами:

– А что вы думаете, я принуждаю его? Я объяснила ему, и он все понял. Мартин вашего мяса терпеть не может. Спросите его сами, если хотите. Эй, Мартин, скажи, ты хочешь мясо?

При слове «мясо» Каролина кривилась, будто ее тошнило при одном упоминании этой гадости. И когда мальчишка отрицательно качал головой, самодовольно добавляла:

– Я же знаю своего сына.

Мартин не обманывал – мяса он не хотел, час назад он проглотил десяток телячьих котлет у бабушки Марии, жившей этажом выше, которая была готова затолкать во внука целую корову, лишь бы он вырос «нормальным мужиком». А незадолго до котлет умял печеную рульку с базиликом. До рульки была телячья нога, перед ногой бифштекс с кровью и бараний бок.

Мальчишка уселся за столик, пока мать наполняла корзину, обреченно глядя перед собой. За все съеденное его мучило чувство вины, которое тяжело и болезненно трепыхалось под сердцем, пока он был сыт, и исчезало, когда он был голоден.

– Мартин, как дела? – спросила Анна.

– Нормально.

– Нормально – это как?

– Ну так, это, нормально.

Мартин безразлично пожал плечами. В присутствии матери он обычно тускнел и деревенел. Анна насыпала ему горсть мятных конфет. Он потянулся, рукав поплыл вверх.

– А что это у тебя за волдыри на руке? Утром не было.

Парень смутился. Спрятал руку с конфетами и волдырями в брючный карман, отвернулся в сторону.

Расплатившись, Каролина вальяжным жестом попросила сына со стула и села на его место.

– Вы пойдете на собрание? Мы через час собираемся по поводу этого безобразия. Как какого? Этот новый салон! Да! Я не могу каждый день ходить мимо этой мерзости. У меня сын растет.

– Мой уже вырос, так что я могу, – возразила Анна.

– Вы напрасно называете это безобразием. Очень приятный мужчина, – сказала Юлия, с улыбочкой поглядывая на Каролину. – Ему двадцать восемь. И он холост.

Юлия все про всех знает.

– Вообще да, симпатичный, – согласилась Каролина.

Анна цепким взглядом охватила ее подтянутую, спортивную фигуру, крепкие ноги, упругий зад, гибкую спину инструктора по йоге и неожиданно почувствовала укол ревности.

– Но ведь он сумасшедший! – добавила та.

– Точно,– охотно кивнула Анна, – полный ку-ку!

Гроб в горошек за двенадцать тысяч!

Юля вдруг засмеялась, то ли ее насмешили выпученные глаза Каролины, то ли выражение «ку-ку».

Едва магазин опустел, Юлия посмотрела на часы и поставила на круглый столик две чашки.

– Короче, они уезжают на гастроли, – продолжила Анна, словно и не было никакой Каролины.

– Это прекрасно, когда у детей все хорошо. У них есть чайничек?

– Не думаю. Они заваривают эти дурацкие пакетики. Зачем им чайник. У них вообще нет нормальной посуды.

– Жаль. Пришли обалденные китайские из редкой коричневой глины. Смотри.

В то мгновение, когда Юлия поставила перед Анной новый китайский чайник, у Анны вдруг внутри потемнело, словно случилось затмение радости. Нахлынула тоска, насыщенная хроматизмами, зазвучала то вскакивая, то опадая, а Анна делала вид, что рассматривает шероховатую поверхность глазури, но на деле была поглощена этим модулирующим аккордом своего настроения.

– Очень красивый, – сказала она, тускло глядя на Юлькин зад, туго обтянутый клетчатой юбкой. Подруга как раз повернулась, чтобы вернуть чайник на полку.

Если я умру в эту секунду, подумалось Анне, то этот широкий зад будет последним, что я видела в жизни.

Сколько они уже дружат? Невозможно, как летит время.

На куновицкую соседку Юлю Анна наложила лапу лет двадцать назад, едва ступила на чешскую землю. На родине они подружились бы вряд ли. Юлия была простая русская баба, сохранившая привязанность к протянутым от окна к дереву бельевым веревкам, конопатая, широкая лицом и задом, с рыжеватыми подкрашенными хной волосами, любовно упакованными на ночь в пластмассовые бигуди. У нее было отечное добродушное лицо с припухлыми губами и ласковыми глазами, легкий и мягкий нрав. Удивление заменяло ей злость. Анна потянулась к Юлькиному простодушию и еще смешливости, никто так заливисто не хохотал над ее незатейливыми шутками. Как охотно чехи заводили с ней беседы, и как быстро эта пэтэушница выучилась языку, поразило Анну. Сама Юля считала подругу жутким снобом, обижалась, когда та пренебрегала ее мнением относительно кино или книг, подаренные Анне романы, а ведь Юля перед покупкой прилежно читала отзывы, валялись непрочитанными, и она скоро перестала дарить их. Неприспособленность Анны первое время досаждала ей, Анькина легкомысленность вызывала веселое недоумение, но скоро Юля привыкла к роли старшей подруги, а Анна всегда находила для нее умные, правильные слова, в которых она, как оказалось, нуждалась. И действительно, малопонятная Анна странным образом дополняла ее, заполняя жизнь смешными цитатами из советского кино и привнося в повседневность беззаботность и любовь к удовольствиям. Когда же Анна сыграла на аккордеоне «Шарф голубой» и чистым открытым голосом спела «…ма-атушка ро-одная, как же мне бы-ыть, мне эту ба-арышню не разлюби-ить. В сердце огне-ем разгорается стра-асть, барышню видно приде-ется укра-асть», Юлькино сердце распахнулось настежь. В нем зародилось наполовину детское восторженное, а наполовину вполне витальное, томно-интимное чувство глубокой, нежной привязанности.

Анна с ее бульдожьей дружеской хваткой вытеснила всех прочих ее приятельниц, так что, когда Юля узнала о намерении подруги переехать в Бржецлав, у нее не возникло сомнений, что они сделают это вместе.

Только в Бржецлаве уже сколько, прикидывала Анна. Пять? Пять лет. А кажется, только недавно приехали, стены в магазине красили, столик этот с барахолки тащили. Как летит время… ужас…

А Юльке все нипочем. Она старше лет на десять и даже кремом от морщин не пользуется. Летит и летит, что поделаешь, скажет она, на то оно и время, чтобы лететь. Чистосердечное смирение перед неизбежным – ее конек. Крутит банки, балует внуков. Святая она что ли? Пузо растет, как на дрожжах, а она лишь хлоп по нему ладонями и довольна. Шеи уже не видно.

– Время стало лететь слишком быстро, – сказала Анна со вздохом. – У времени слишком высокая скорость. Мне кажется, оно превышает. Мне кажется, там нужна инспекция. Кто-нибудь вообще следит за этим? Мне кажется, оно распоясалось и летит, превышая лимит. Там вообще есть спидометр? Нужен спидометр.

Подобные этому бессмысленные Анькины монологи Юля часто пропускала мимо ушей. Анна проговорила это шутя, но видя, что подруга не отвечает, взяла ее за руку:

– У тебя было когда-нибудь чувство, что тебя использовали? Обманули? Облапошили?

Юля пожала плечами.

– Сто раз. Но в последнее время я стала страшно проницательная. Читаю детектив и уже знаю, кто там убийца!

Анна хотела объяснить, что она имела в виду нечто менее приземленное, хотя и более банальное – обманувшую ее жизнь, человеческую природу, но знала, что Юлька всего этого не поймет. Она никогда не понимала, когда речь заходила об абстрактных понятиях, таких как жизнь, смысл, судьба, и что в этом расчетливом непонимании и таился ключ к безмятежности. Но тут Юля вдруг добавила: