Я бросаю взгляд на Голода, а тот сосредоточенно смотрит на людей, и на губах у него играет жестокая улыбка. Он говорил, что может губить растения, но ни слова не сказал о том, что может выращивать их по своему желанию или превращать в оружие. Однако очевидно, что сейчас он именно это и делает.

Растения уже в рост человека, и их бесчисленные ветви обвивают руки и ноги всех, до кого могут дотянуться. И тут… тут они начинают сжиматься. Оружие выпадает из рук людей. Но на этом дело не заканчивается.

Я закрываю рот руками.

– Боже мой. Боже мой. Боже мой!

Мне даже не приходит в голову сказать всаднику, чтобы он остановился.

Я просто с ужасом смотрю, как ломаются кости, как корчатся тела. От этого зрелища у меня сводит желудок. Я повидала немало насилия, но такого – никогда. Никогда.

А потом все заканчивается. Слишком много жизненно важных органов в этих телах уже раздавлено. Может, Голод и смог бы оправиться от таких травм, но эти люди – нет. Они уже обмякли в своих диковинных клетках, их выпученные глаза пусты, руки и ноги скрючены.

Я отворачиваюсь, и меня начинает рвать.

Мертвы. Они все мертвы.

На несколько секунд в Анитаполисе воцаряется странная тишина. Хотя многие обратились в бегство при виде этой чудовищной схватки, немало и тех, кто остался, притянутый любопытством и ужасом.

Всадник окидывает их взглядом.

– Бесконечно долгие дни я провел в заточении. Меня пытали и убивали, а я воскрес. Никто из вас не пришел на помощь. – Долгое молчание. – Вы думали, что и правда отделались от меня, что теперь вы в безопасности?

Погодите-ка. Что?..

Я смотрю на всадника широко раскрытыми глазами, и во мне нарастает ужас.

Он качает головой, и улыбка вновь появляется на его лице.

– Вы никогда не были в безопасности. Ни тогда, ни тем более сейчас. Ваши посевы погибнут. Ваши дома будут лежать в руинах. Вы сами и все, что вы когда-то любили, канет в вечность.

Я не чувствую надвигающегося землетрясения. Только что я стояла на твердой земле, а в следующее мгновение она внезапно уходит из-под ног, и меня швыряет вперед. Я сильно ударяюсь об асфальт, моя корзина и плоды джаботикабы разлетаются по дороге, идущей трещинами.

Сквозь крики я слышу какие-то странные стоны, а затем звуки рушащихся домов. Земля продолжает сотрясаться.

Я прикрываю голову руками и сжимаюсь в комок в ожидании, когда все закончится.

Несколько лет назад в нашем городе уже было сильное землетрясение, разрушившее множество зданий и похоронившее десятки людей заживо.

И вот это случилось снова.

Землетрясение продолжается. И все, что я могу сделать, – это сжаться в комок и прикрыть голову. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем дрожь земли наконец стихает.

Я осторожно отнимаю руки от лица. Пыль еще оседает вокруг меня, но, кажется… кажется, Анитаполис разрушен полностью.

Просто… стерт с лица земли.

Иисус, Иосиф и Дева Мария!

Пока я глазею, раздаются новые крики. Я зажмуриваю глаза, пытаясь отгородиться от этих звуков. Потом стихают и они. Я не слышу ничего, кроме собственного прерывистого дыхания.

Наконец, я заставляю себя открыть глаза и просто… охватить разумом творящийся кошмар. Новые странные растения, новые изуродованные тела.

Вот теперь вокруг царит настоящая тишина.

Не знаю, осталась ли тут хоть одна живая душа.

Не считая меня… Меня и всадника.

Несколько долгих минут я не могу говорить. Пытаюсь, но слова не идут на язык.

Я издаю низкий горловой звук, перерастающий в вой.

Услышав это, Голод бросает взгляд в мою сторону. Подходит и протягивает руку.

Я смотрю на него, не подавая руки в ответ.

– Ты говорил, что бояться нечего.

Мой голос звучит глухо.

– Тебе бояться нечего, – поправляет Голод. – Что касается остальных, то на их счет я ничего подобного не обещал.

Я делаю несколько неровных вдохов.

Как я могла позволить ему войти в мой город?

Это я во всем виновата.

– Кто-нибудь остался?..

В живых? Я не могу заставить себя выговорить это.

Но, как выясняется, и не нужно.

– Ты, – говорит Голод и пристально смотрит на меня с безжалостным выражением на лице.

И… и все?

Что же я наделала?

Что. Я. Наделала?!

Я думала, что сострадание – добродетель. Именно это и побудило меня спасти всадника. Так почему же я за это наказана?

Вечное мое злосчастье опять подкараулило меня.

Всадник кивает в сторону города.

– Иди возьми все, что тебе нужно, и быстро возвращайся. Мне не терпится уйти отсюда.

Уйти? Со мной?

Он что, серьезно?

Я поднимаю на него дикий взгляд.

– О чем ты?

– Собирай свои вещи, – снова говорит он, жестом указывая на то, что осталось от улицы.

Я смотрю туда. Там и собирать-то нечего. Весь мой город лежит в руинах.

Из горла у меня вновь вырывается тихий стон. Моих двоюродных братьев и сестер больше нет на свете. И тети тоже.

Я чувствую, как скатывается по щеке слеза, потом еще одна. Дома меня не ждут ни побои, ни изгнание – не от кого, ведь тети уже нет в живых. От этой мысли у меня внутри что-то надламывается. Она всегда недолюбливала меня, смотрела так, будто видела во мне что-то, чего не видели другие. Что-то плохое. И теперь мне вдруг кажется, что это отвращение было заслуженным.

Мое легкомыслие погубило целый город.

– Я не пойду с тобой, – шепчу я, все еще глядя на руины. Я начинаю осознавать реальность происходящего. Вряд ли мне еще когда-нибудь в жизни так сильно хотелось быть кем угодно, только не собой.

– Пойдешь, конечно, – говорит Голод.

– Ты только что убил… – голос у меня срывается, – всех моих родных.

Он смотрит на меня с любопытством.

– Они должны были спасти меня. И не спасли.

– Они не знали.

По крайней мере, я не знала – и не может же быть, чтобы я единственная в городе не знала.

Неподалеку издает тихое ржание конь Голода. Выходит, эта тварь тоже уцелела под обломками. Держу пари, он такой же говнюк, как и его хозяин.

– Собирай вещи, – повторяет всадник.

– Я не пойду с тобой, – снова говорю я, на этот раз более решительно.

Он вздыхает, явно раздосадованный моим поведением.

– Здесь у тебя ничего не осталось.

Все мое тело сотрясает дрожь. Я зажмуриваю глаза, изо всех сил желая сделать так, чтобы этих нескольких минут не было.

Слышу, как всадник делает шаг ко мне. Распахиваю глаза и отшатываюсь.

– Не подходи.

Он хмурится.

– Ты была добра ко мне, когда я почти забыл, что такое доброта. Я не причиню тебе вреда, цветочек, – говорит он, и его голос звучит мягко. – Но теперь тебе пора собираться. Я и так слишком долго задержался в этих краях.

Снова приходят слезы. Они беззвучно стекают по моим щекам.

– Это я во всем виновата, – говорю я, оглядываясь вокруг.

Все так неподвижно…

– Они должны были умереть, – говорит Голод, и лицо у него становится каменным. – Я разнес бы этот город в щепки, даже если бы ты не позаботилась обо мне.

Видимо, это должно меня утешить. Но не утешает.

– Ну же, – говорит он, и в его голосе звучат стальные нотки. – Собирайся.

Собраться – значит справиться с тем, что произошло. Я к такому еще не готова, поэтому просто обхватываю себя руками.

Всадник подходит ко мне вплотную и кладет на плечо теплую ладонь. Я инстинктивно отшатываюсь.

– Не трогай меня.

Даже голос у меня какой-то чужой.

Взгляд падает на корзинку, откатившуюся на несколько метров в сторону, и раскаяние давит внутри тяжелым камнем.

Рядом с корзинкой прорастает колючий куст, с каждой секундой поднимаясь выше и выше. Листья разворачиваются, стебель наливается соками, и на нем распускается нежная серовато-лавандовая роза.

Голод срывает цветок с куста и протягивает мне – прямо с шипами.

– Я не оставлю тебя, – с непреклонной решимостью говорит всадник. На мгновение он становится похож на того Голода, которого я видела прошлой ночью. На того, у кого, как мне казалось, было сердце. – Садись на коня. Поедем со мной. Пожалуйста.