— Я вернусь сегодня поздно вечером. Не жди, — говорю Пити, как будто он меня понимает.

Меня не будет дома, пока не закончится десятичасовой отсчет. Может быть, даже позже, если я задержусь на вечеринке, чтобы для разнообразия трахнуть кого-нибудь кроме своей руки.

Я иду принять душ, чтобы смыть с себя чувство вины, которое попытается поднять свою уродливую голову. Мне не позволено чувствовать такие вещи. Это слабость — признак того, что я терплю неудачу в том, во что превратилась моя жизнь. Этот монстр — тот, кто я есть сейчас. У меня нет возможности стать кем-то другим. Нет возможности вернуть себя прежнего. Он мертв.

И я умру, если когда-нибудь попытаюсь его оживить

Сэм кладет руку мне на бедро и ведет машину вниз по улице. Паника уже охватила город, и большинство витрин магазинов заколочены досками. Некоторые из них были полностью заброшены из-за спешного побега, и лишь немногие владельцы рискнули остаться. Я вижу страх в их глазах, когда они яростно заколачивают фанерой окна.

Грядет «Адская ночь».

Никто точно не понимает, почему это происходит, но местные просто знают, что десятого октября, на улицу лучше не выходить, если вы не хотите, чтобы за вами охотились. Происходит ужасное дерьмо, а полиция не дает никаких комментариев. Меньше, чем никаких. Они утверждают, что это секта или группа серийных убийц, но они слишком хаотичны. То, что они делают, — это полный беспредел. О том, что происходит, они знают не больше, чем мы.

Но я знаю достаточно, а это уже бо̀льше, чем большинство.

Десять лет назад в эту ночь я потеряла отца. Я должна была провести остаток жизни с ним, но его забрали, когда мне было всего десять лет. Они — кто бы они ни были — вбили ему гвозди в ноги, руки и лоб. Знаете, какая самая худшая часть во всём этом? Гвоздь во лбу не убил его сразу. Он вернулся домой, поэтому я нашла его булькающим и хрипящим на крыльце.

Это я вытащила гвоздь из его головы, хотя на это ушли все силы моего крошечного тела. Как только я вытащила металлический стержень, кровь полилась по его лицу, и бульканье прекратилось. Никто прямо не обвинил меня в смерти моего отца, но то, как доктор посмотрел на меня после того, как моя мать поговорила с ним, сказало мне всё, что мне нужно было знать. Неизвестные забили в него гвозди, но именно я убила своего отца.

Мне было десять, блядь. Откуда мне было знать, что гвоздь нужно было оставить на месте? Не существует специального урока или послешкольного занятия о том, что делать, если ваш отец, спотыкаясь, пришел домой с шестидюймовым³ металлическим гвоздем, пробившим ему череп. В любом случае, ничего бы этого не произошло, если бы эти придурки — кем бы они ни были — не вовлекли моего отца в свой маленький косплей с распятием.

Я смотрю на горы, окружающие город. Гигантские вершины, поднимающиеся к небу и рисующие живописную картину. Как что-то настолько прекрасное может существовать в таком уродливом месте?

Я вытираю слезу и открываю косметическое зеркальце, чтобы оценить размазанный макияж, покрывающий мои темные глаза. Зеленые крапинки на радужках были более заметны, когда я была счастлива. С тех пор прошло много времени. Я взъерошиваю каштановую челку, пытаясь придать лицу нормальный вид.

— Всё в порядке, Эллистер, — говорит Сэм, нежно сжимая мое бедро. — Всё разрешится сегодня вечером. Мы узнаем, кто они.

То, как Сэм произносит мое полное имя, заставляет меня вспомнить об отце. Он назвал меня в честь маленького мальчика из «Чудо-женщины». Эллистер. Моя мать жаловалась, что это имя мальчика, и они пошли на компромисс, назвав меня Эллистер, сокращенно Элли. Интересно, знал ли кто-нибудь из них, что однажды я загадаю то же желание, что и маленький мальчик в фильме?

— Прошло целое десятилетие, — говорю я. — Кто бы ни вышел сегодня вечером, вероятно, это будут не те же люди, которые убили моего отца.

— Это не имеет значения. Если они часть системы, все они виноваты. Посмотри, что они делают с этим городом! — он протягивает руку, указывая на пустынные улицы.

Я хочу с ним согласиться, но даже если мы отрубим монстру ноги, они просто отрастут снова. Пока мы не получим доступ к голове зверя, это — бесполезная битва. И всё же я по-прежнему планирую использовать оружие и нанести как можно больше урона.

Несколько человек идут впереди, и я указываю на них. Неужели они не понимают серьезности ситуации? Почему они просто слоняются без дела, как будто у них в запасе всё время мира? Мы проходили этим путем сегодня утром, и, кажется, на улице стало больше людей. Им не стоит здесь находиться.

И нам тоже, но вот мы на этом самом месте.

Сэм притормаживает и останавливается рядом с бездомным мужчиной. Он стоит у кирпичного здания, сжимая в руках коричневый пакет. Открытые участки его кожи покрыты грязью, а волосы превратились в крысиное гнездо из спутанных волос и копоти. Судя по остекленевшему взгляду его налитых кровью глаз, он уже на грани безумия. Возможно, он даже не осознает, в какой опасности находится.

Я опускаю окно и наклоняюсь к нему.

— Сегодня вечером тебе нужно найти безопасное место!

— Что? — он прикрывает ухо, щурится и подносит бутылку ко рту.

— Сегодня десятое октября, десять лет с момента последней серии убийств. Здесь небезопасно! Тебе нужно пойти куда-нибудь сегодня вечером! — повышая голос, я уже почти кричу.

— Мне больше некуда идти.

Он делает еще один глоток того, что скрывается за тонкой коричневой бумагой, смирившись со своей судьбой.

— Приюты? — спрашиваю я.

— Переполнены.

Я смотрю на Сэма, но он только пожимает плечами и начинает отъезжать от обочины.

— Ты его предупредила. Это всё, что ты можешь сделать.

Этого недостаточно. Этот человек наверняка умрет к полуночи, у меня нет возможности его спасти.

Меня начинает охватывать паника. Я настоятельно рекомендую другим укрыться в безопасном месте, но не планирую прислушиваться к собственному совету. Мы с Сэмом идем на встречу опасности, а не прячемся от нее, и более того, у нас есть собственные кровожадные намерения. Мы убьем любого, кто не будет выглядеть напуганным, хотя к тому времени, как мы с ними покончим, они сами будут охвачены паникой.

Я готова умереть за наше дело, но будь я проклята, если сначала не прикончу парочку этих ублюдков. Если я смогу пережить эту ночь, тем лучше.

Это единственный способ перестать так себя чувствовать. После десяти лет вины и страданий из-за случившегося, пролитие их крови — единственное, что компенсирует потерю моего отца. Я буду их пытать, как они пытали его, а потом оставлю хрипеть на пороге их дочери.

Вытащив нож из ножен на поясе, провожу пальцем по лезвию. Острая боль пронзила мою кожу, когда металл скользнул по ней. Кровь просачивается на поверхность, оставляя красную полосу на некогда безупречном металле.

Поднеся палец ко рту, я провожу языком по коже. Металлический привкус ощущается на языке и заставляет меня закатить глаза. Я люблю это. И я буду наслаждаться каждой каплей, которую выжму из того, кого мы поймаем сегодня вечером.

Я вставляю нож в ножны, пока Сэм ведет машину по подъездной дорожке. Мы молча входим в дом, оба зная, что нам нужно подготовиться к тому, что нас ждет. Я захожу в спальню и переодеваюсь во что-нибудь темное.

Сэм чистит свой пистолет, когда я возвращаюсь в гостиную. На окнах висят плотные шторы, закрывающие любой намек на внешний свет или жизнь внутри, но я знаю, что уже темнеет. Вот почему он начал готовится к сегодняшнему вечеру.

Секретность — вот, что делает это таким трудным. Происходит что-то более организованное, чем секта или серийный убийца, но мы не знаем, кто в этом замешан. Мы внимательно изучили новостные статьи, датированные как минимум полувековой давностью. Особенно статьи о смерти моего отца.

«Трагическая случайность унесла жизнь Артура Виота».

Это не была трагическая случайность. Это было убийство.