— Но едва Космонавты пытались к ним приблизиться, как какая-то сила отбрасывала тех двоих, снова превращая их в медузообразные облака.

— И это я знаю, — усмехнулся Сочинитель.

— Не хотите ли вы сказать, что все это по вашей воле? — спросил я.

— Вы угадали. Я могу, конечно, переделать конец, разрешить, чтобы то, что называлось Капралом и Пустым, было захоронено в земле. Но этот конец будет несправедлив: наказание должно быть неотвратимо.

— Значит, они навечно отторгнуты от Земли?

— Навечно, — кивнул Сочинитель. — Слышите голоса за стеной? Это Жизнь. Она ждет, чем закончится наш разговор.

— Тогда считайте, что он закончен, — засмеявшись, сказал я и весело покинул странную комнату, в которой дверь открывалась во все стороны, очевидно для того, чтобы лучше была видна Жизнь.

Плохо ли, хорошо ли, но точно известно, что Саша Коноплев любил разговаривать с героями прочитанных книг, призывал их в свидетели, когда что-то не ладилось в школе или во дворе с мальчишками. Такими собеседниками бывали, конечно, люди знаменитые. Например, Спартак или Гарибальди. Нередко он обращался к Гераклу или к графу Монте-Кристо. Все зависело от того, на какую тему ему хотелось беседовать. Саша рассказывал им о делах в школе, о своих взаимоотношениях с ребятами из класса или же с соседскими мальчишками. Обычно такие тайные беседы возникали тогда, когда Саша считал, что с ним поступили несправедливо: то ли обошли вниманием, незаслуженно, как он полагал, то ли — так же незаслуженно — уравняли со всеми. Он искал у этих незримых собеседников поддержки, подтверждения своей правоты. И чаще всего находил. А находил потому, что все эти знаменитые люди были очень далеки от нашего времени. Они вовсе не знали жизни школы № 33, не знали жизни, протекавшей во дворе дома № 12 по улице Краснодонской. Поэтому Саше легко было их разжалобить, изложить все в свою пользу, так что они говорили примерно следующее:

С п а р т а к. Клянусь богами Олимпа, что я на твоей стороне. И этим мечом готов служить тебе.

Г е р а к л. Уверен, о смертный, что, и ты совершил бы подвиги, которые прославили меня в веках.

Г а р и б а л ь д и. Судя по рассказу, ты человек благородный. Карбонарии пошли бы за тобой в любое сражение.

Г р а ф  М о н т е - К р и с т о. Несправедливость, проявленную по отношению к тебе, нельзя оставлять безнаказанной.

После таких бесед Саша ощущал, что он прав абсолютно во всем. Шутка ли, такие авторитеты были на его стороне! И тогда возникала мысль: «Вот если б я обладал их силой или властью!..» И представлял себе, что было бы в этом случае. Саша почти не задумывался: а не проявил бы он тогда несправедливость по отношению к другим? Иногда, правда, какие-то смутные сомнения шевелились в душе. Но Саша отмахивался от них, оглядываясь на великих героев, с которыми только что незримо общался. Тут, конечно, не обошлось без лукавства: в свои собеседники он редко приглашал, скажем, Павку Корчагина, ибо знал, что Павка Корчагин безошибочно разобрался бы в его делах и сказал бы со всей прямотой:

— Брось, Санька, губы дуть и бузить! Нос дерешь, а тебя щелкают по носу за это. Революция не терпит мелочности!

Вообще Саша Коноплев парень был неплохой. Учился хорошо, без троек, много читал, был аккуратен. Его дневник и тетради всегда сияли чистотой. Не было в них ни клякс, ни помарок. Особенно он старался, чтобы обложки тетрадей не измять, чтобы не было загнутых углов. Старательность эту отмечали учителя и родители. Поэтому Саша полагал, что он обладает абсолютно всеми достоинствами, а недостатков и вовсе не имеет. Многие естественные вещи — обыкновенную аккуратность, добросовестность, с какой он учился, Саша считал чем-то выдающимся в своем характере. И когда у кого-то что-то не получалось, он говорил: «Вот если бы я!..» В иных случаях просто усмехался молча, давая понять, что человек взялся за недоступное ему дело или рассуждает о чем-то, слабо в этом разбираясь. Зря, дескать, не обратились за советом к нему, к Саше. Странно, но к нему и правда никто не обращался.

Однажды ребята на школьном дворе делали солнечные часы. Что-то у них не ладилось. Саша же стоял в стороне и с превосходством наблюдал. Он видел ошибку, но не подошел. Мария Васильевна, классный руководитель, спросила у ребят:

— Почему же вы не попросите Сашу Коноплева?

— А почему мы его должны просить? — сказал Олег Монастырев. — Что он, слепой? Видел, что мы зашились, подойти, что ли, не мог, подсказать. А то стоял, как Наполеон на поле боя, скрестил руки и ухмылялся.

Позже Мария Васильевна поинтересовалась у Саши:

— Ты понял, в чем ошибка ребят?

— Конечно, — ответил Саша.

— Почему же не помог?

— Они не просили…

— А не боишься, что твои знания останутся при тебе? — внимательно посмотрела на него Мария Васильевна.

Вечером того дня Саша, сидя один в комнате, раздумывал над ее словами. Они вызвали в нем обиду.

В распахнутое окно долетал шум со двора. Уже смеркалось, но мальчишки еще гоняли мяч, слышались звонкие удары и возбужденные крики: «Рука!..», «Пе́наль!..» У Саши не было настроения идти туда. Он сидел на тахте, обводя взглядом корешки книг на полках. Саша, как обычно, искал, с кем бы из любимых книжных героев обсудить сейчас свой разговор с Марией Васильевной, кого призвать в судьи. На глаза ему попались «Три мушкетера». «Что ж, д’Артаньян сейчас самый подходящий», — подумал Саша.

Вскоре он уже излагал суть дела прославленному мушкетеру. Вроде ни в чем Саша не соврал д’Артаньяну. Тем не менее из рассказа Саши выходило так, что неправы ребята, а Мария Васильевна оказалась несправедливой.

— Сударь, — ответил д’Артаньян, — не сомневаюсь в правдивости вашего рассказа. Вы горды, как истинный гасконец. И эту гордость я готов поддержать своей шпагой, — при этих словах он прикоснулся к эфесу. — Ведь наш девиз какой? «Один за всех, и все — за одного», — он снял шляпу, широко взмахнул ею и, поклонившись, удалился…

Саша радостно улыбнулся и, свесившись из окна, стал наблюдать, как идет игра в футбол, советовал, как подавать угловой и кому бить пенальти. И, глядя на игравших, думал: «Вот если бы я!..»

Между тем на кухне тоже шел разговор. Там беседовали Сашины родители. Отец Саши только что вернулся из школы, с родительского собрания.

— С успеваемостью у него все в порядке, — говорил отец. — Претензий вроде нет ни с чьей стороны. Правда, в последнем сочинении он перемудрил. Хотел, видимо, удивить, и немножко запутался. Четверку получил.

— Мальчику, наверное, хотелось проявить свою начитанность, — сказала мать.

— Ради чего — вот в чем дело. Удовлетворить свою гордость, тщеславие, как-то выделить себя из круга остальных? Так мне дала понять Мария Васильевна. Надо поговорить с ним.

— Поговори, — пожала плечами мать. — Хотя я не вижу оснований дергать ребенка…

Тем не менее за ужином отец спросил Сашу:

— Как дела в школе?

— Нормально, — ответил Саша.

— Во всем и со всеми? — спросил отец.

— Разве кто-нибудь жаловался? — поднял Саша на него глаза. — Учителя меня любят. Я раньше всех подымаю руку. Иван Антонович даже сказал, что у меня всегда самые толковые ответы.

— Тебе достаточно этого? — спросил отец.

— Чего? — не понял Саша.

— Похвалы учителей.

— А чего мне еще нужно? — пожал Саша плечами. — Занимаюсь я нормально, уроки не срываю, сижу тихо.

— А вот Мария Васильевна считает, что это еще не все.

— Что же «все», папа?

— Тут ты сам подумай. Подсказывать пока не стану. Сам сперва попробуй понять.

— Вот если б я… Если б меня назначили… — начал было Саша, но отец перебил его.

— Почему, собственно, именно тебя должны куда-то там назначать? Считаешь, что ты самый достойный?.. Ну, ладно, иди отдыхай да поразмысли, чего я от тебя добиваюсь…