Конец учебного года не застал Сашу врасплох. Экзаменов он не боялся, весь год занимался добросовестно, систематически. Начиналось лето. Впереди маячила поездка в пионерлагерь.
Саша четко представлял себе этот лагерь в сосновом бору, на берегу спокойной реки. Жить они будут в палатках. Утром трава еще блестит от росы, в свежем воздухе крепкий запах хвои. После физзарядки и завтрака — на реку. Барахтаться в воде, с ночи еще прохладной, но все равно приятной. Загорать на песке, чувствовать, как солнце все сильнее и сильнее припекает спину. Капельки воды на ресницах, как маленькие линзы, сквозь них все видится окаймленным радужным свечением, в особенности если чуть сощурить веки.
Потом Саша, как командир дружины, приказывает, и все бегут строиться на обед. Дружина движется полевой дорогой, уже знойной, пропекшейся. Вьется она меж высоких хлебов, над которыми поет жаворонок. Саша же идет рядом со строем и подает команды: «Запевай!» или «Шире шаг!»… И сам радуется своему сильному, волевому голосу, который он натренирует к этому времени, чтобы командовать…
Экзамены он действительно сдал хорошо. В переводных оценках всего лишь две четверки, остальные — пятерки.
Через неделю были созданы дружины из учеников пятых и шестых классов.
На последнем общем собрании Сашиного класса присутствовали Мария Васильевна, старшая пионервожатая Галя и от школьного комитета комсомола десятиклассник Ашот Сисакян.
— Ваш класс выделяет трех командиров дружин, — сказал Ашот — самый высокий в школе парень, имевший второй разряд по баскетболу. — Выдвигайте кандидатуры. Будем голосовать. Избран, разумеется, будет тот, кто получит большее число голосов.
— А кандидатуры девочек можно? — спросил кто-то.
— Разумеется, — ответил Ашот. Он, видимо, очень любил это слово — «разумеется», потому что часто им пользовался.
— Но сегодня не восьмое марта, — сострил Олег Монастырев.
— Тихо, Монастырев, — оборвала его Галя.
Мария Васильевна участия в этом вроде не принимала. Она сидела за столом и, перелистывая классный журнал, что-то иногда там писала.
— Хорошенько подумайте, прежде чем выдвигать кандидатуры, — сказала Галя. — Дело серьезное. Командиром дружины может быть только тот, у кого есть авторитет среди товарищей.
— Разумеется, — с высоты своего роста подтвердил Ашот.
С разных концов класса стали выкрикивать фамилии. Галя записывала их на доске. При каждой названной фамилии Мария Васильевна поднимала голову.
Уже было названо семь кандидатур, но фамилию Саши никто не произнес. А он все ждал. И ему уже становилось немножко страшно. От этого страха и ожидания делалось как-то унизительно тоскливо. Но его фамилии так никто и не назвал… Саше хотелось крикнуть, что все это неправильно, что он лучше других подходит на должность командира дружины. И еще хотелось спрятаться, чтобы никто его сейчас не видел. Саша склонил голову и уставился в парту. Он уже плохо воспринимал все, что происходит…
Когда собрание закончилось и все стали расходиться, Мария Васильевна сказала:
— Саша Коноплев, останься…
Они сидели вдвоем в пустом классе друг против друга: Мария Васильевна за своим столом, Саша — перед нею на первой парте.
— Я понимаю, как ты огорчен, Саша. И искренне тебе сочувствую. Но тут помочь я тебе никак не могла.
— Почему? — он поднял на нее глаза, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. — Я же хорошо занимаюсь, у меня примерное поведение, — тихо сказал Саша.
— Мы ведь с тобой всегда понимали друг друга. Многое в тебе я люблю, за многое уважаю. Но авторитет человек создает себе сам. Понимаешь? Как бы я ни расхваливала тебя, тут на веру ничего не принимается. Вы все мне дороги, Саша. Одинаково. Ну, может, не совсем одинаково. Но судьба Саши Коноплева мне далеко не безразлична. Поверь мне. Ведь я горой стояла за тебя, когда нужно было отобрать чье-то сочинение на городскую олимпиаду. Тогда я имела на это моральное право. Сегодня — нет. Ты должен понять меня. А главное, понять товарищей. Попытайся спокойно разобраться во всем. Хорошо?
— Не знаю, — Саша пожал плечами. — Я могу идти?
— Да, конечно… Если я тебе понадоблюсь, позвони мне домой. Договорились?
Саша молча кивнул и вышел из класса.
Дома никого не было. Запасная пара ключей всегда хранилась у соседей. Отперев дверь, Саша прошел к себе в комнату и завалился на тахту. Ему сейчас ничего не хотелось. Он равнодушно обвел взглядом книжные полки и уставился в потолок. Ему не хотелось беседовать ни со Спартаком, ни с графом Монте-Кристо, ни даже с д’Артаньяном. А живых людей сейчас возле него не было: все ребята из его класса отправились на стадион, где шли мотогонки на гаревой дорожке. Но Сашу никто не позвал…
Вечером мать сказала:
— Ну, Сашуня, неси рюкзак. Будем собирать тебя. Составь список, что ты берешь с собой. Мне еще кое-что постирать тебе надо.
— Я не поеду, мама.
— Это почему же? — спросил отец, стоя в дверях с полотенцем в руках.
— Так, просто, — ответил Саша.
— Что-то тут не так уж просто, — отец сел с ним рядом. — Что произошло, сынок?
И Саша подробно рассказал родителям о собрании.
— Ну и что? — посмотрела на него удивленно мать. — В следующий раз тебя сделают командиром дружины.
— Я надеялся, что меня назначат. Столько интересного уже придумал, — с обидой сказал Саша.
— По-моему, вообще никого не назначили, — спокойно заметил отец.
— Как это — никого? — удивился Саша. — А Танька Луценко, Ленька Борткович…
— Минуточку, — перебил отец. — Их не назначили, их выбрали. Понимаешь: выбрали большинством голосов. Ты улови разницу.
— Они, наверное, считают, что я гордый…
— А может, ребята считают, что ты высокомерный? — спросил отец. — Гордость — штука неплохая. А вот высокомерие… Между ними тоже есть разница, как между «назначили» и «выбрали». Если откажешься ехать, это и будет подтверждением высокомерия. Ты просто наплюешь на своих товарищей.
— Папа прав, Сашуня, ехать надо, — сказала мать. — Зачем лишать себя удовольствия, портить себе летний отдых?
Саше, конечно, поехать очень хотелось, и он был доволен, что родители уговаривали его. Получалось вроде, что он должен уступить им. Тут уж ничего не оставалось делать, как согласиться. И он отправился к себе в комнату за списком всего, что надо было брать с собой в пионерлагерь. Список этот был составлен им загодя. Выходя из комнаты, Саша слышал, как мать сказала отцу:
— Жаль мальчика. Надо его успокоить, нечего переживать из-за такой ерунды.
— Нет, Нина, это не ерунда. Если он не научится переживать, то к двадцати пяти годам превратится в амёбу, безразличную и равнодушную ко всему и всем…
* * *
Жаркое звонкое лето пролетело быстро. В памяти остался плеск воды, яркие солнечные блики, от которых хотелось зажмуриться, янтарный клей, размягченный зноем на стволах сосен. А больше всего помнились походы и ночные высокие костры. Ветки сушняка горели торопливо, потрескивали. Из пламени вырывались искры и красными светлячками улетали к высокому темному небу. А на нем чисто горели белые звезды. Приятно было помешивать палкой уголья, в которых пеклась картошка, а потом есть эту круто посоленную картошку, перебрасывая ее, обжигающую, из ладони в ладонь…
Было еще многое, о чем Саша вспоминал не без удовольствия, хотя все время в пионерлагере чувствовал себя обиженным. Ведь их дружиной командовала Танька Луценко! И командовала, к удивлению Саши, неплохо. Признал это, скрепя сердце, хотя считал, что если бы командовал он, то жизнь дружины была бы еще интересней. «Вот если бы я…» — повторял он про себя любимую фразу, как бы отгораживаясь ею от товарищей, которые, по мнению Саши, не сумели оценить его. Он не умел верить в бескорыстную доброту других, полагал, что проявление ее — признак слабости или отсутствия способностей. Утвердить себя, считал Саша, можно только гордостью…
Приближалась зима — значит, скоро начнется катание с горки над рекой. У Саши были и лыжи, и сани. Но все это имелось и у других. Надо было придумать что-то свое, что хоть как-то бы подчеркивало его превосходство. Поразмыслив, Саша решил смастерить новые сани, какие видел однажды у деревенских мальчишек, когда ездил на зимние каникулы в село к маминому брату, директору совхоза.
