Мы причаливаем у сводчатого моста и высаживаемся на берег. Куда же ты нас прежде всего поведешь, наш провожатый в черно-белой студенческой шапочке? Пойдем ли мы наверх в замок или же в сад Линнея[131]? Пойдем ли на кладбище, где могилы Тёрнероса и Гейера заросли крапивою? Нет, окунемся в юную, свежую жизнь, упсальскую жизнь, студенческую. Ты рассказываешь нам о ней, мы слышим биенье сердец, и наше сердце ответно забилось и потянулось к ним.

В первый год войны против инсургентов[132], которую вела Дания, не один бравый упсальский студент покинул свой тихий, уютный дом и стал в ряды датских братьев; упсальские студенты отменили самый свой развеселый праздник, Майский день, и деньги, которые они употребили бы, по обыкновению, на его празднование, отослали в Данию, присовокупив к этой сумме выручку от концертов в Стокгольме и Вестеросе; этого в датском краю забывать нельзя. Упсальский студент, нам любо твое доброе сердце, нам любы твои веселые шутки, мы приведем лишь один пример. В Упсале тоже вошло в моду быть гегельянцем, иначе говоря, постоянно вплетать слова, изобретенные Гегелем, в свою речь; дабы изгнать это из обихода, несколько умных голов занялись тем, что принялись вдалбливать наиболее мудреные слова комичному трактирщику-выпивохе, у которого частенько устраивались пирушки; это удалось, и трактирщик, будучи навеселе, изъяснялся по-гегельянски, и комичная привычка разглагольствовать, вырядившись в философские лоскутья, была осмеяна, понята — и оставлена. Навстречу нам несется чудесная песня, мы слышим шведский, норвежский и датский текст. Звонкие мелодии возвещают нам, где сошлись упсальские студенты; песня раздается из залы собраний, из гостиничной залы, подобно серенаде в тихий вечер, ее поют, когда уезжает один из юных друзей, или же чествуя дорогого гостя.

Дивные мелодии, вы нас не отпускаете, и мы забываем, что заходит солнце и восходит луна.

— поется в песне, и мы видим:

Туда-то и лежит наш путь, эльф воспоминаний, веди же нас в замок, жилище губернатора! Нас встречают ласковые взгляды, мы застаем милейших людей в счастливом кругу, видим всех упсальских знаменитостей. Мы вновь встречаем того, чье дарование открыло нам глаза на жизнь растений[134], и мы обнаружили, что даже гриб имеет строение, более хитроумное, чем лабиринт древних. Мы видим певца «Цветов»[135], что привел нас на «Остров блаженства»; мы встречаем того, чьи народные песни разносятся мелодиями по всему свету[136]; сидящая подле супруга тихая, кроткая женщина с преданными глазами — дочь прославленного скальда, создателя Фритьофа; мы видим благородных мужчин и женщин, родовых дворянок, с их иероглифически-звонкими фамильными именами, где дерзко сочетаются серебро и лилии, звезды и меч.

Тише, слушайте живую песню! Гуннар Веннерберг, поэт и композитор, сочинитель «Студенческих песен», исполняет их вместе с Берониусом[137], придавая им жизненность и достоверность драмы.

Здесь одухотворенно и уютно, ты приходишь в хорошее настроение, ты радуешься тому, что живешь в это, а не другое время, в счастливом отдалении от жутких событий прошлого, кои творились в этих стенах и о коих те могут поведать.

О них мы услышим лишь после того, как там смолкнет музыка, скроются дружеские лики и погаснут праздничные огни; и тогда они обрушатся со страниц истории, заставляя содрогаться от ужаса. Это было в то время, которое большинство до сих пор еще именует поэтическим, романтическим средневековьем; скальды воспели его блестящий расцвет, прикрыв лучами оного кровавые бездны, а также жестокость и суеверие той поры. В Упсальском замке нами овладевает страх; мы стоим в сводчатой зале, у стены пылает восковой светоч, король Эрик Четырнадцатый[138] сидит в мрачном унынье подобно Саулу, с диким взором Каина, на уме у него Нильс Стуре, воспоминанье о том, как он несправедливо с ним поступил, преследует его, бьет бичами и скорпионами[139], так, что со страницы истории капает кровь.

Король Эрик Четырнадцатый, угрюмая подозрительность которого нередко граничила с помешательством, думал, что дворянство посягает на его жизнь; любимец его Иоран Перссон не без выгоды для себя укреплял его в этой мысли; более всего ему ненавистен был любимый в народе род Стуре, и в особенности — белокурый Нильс Стуре, ибо Эрик вычитал в звездах, что у него якобы отнимет трон человек с белокурыми волосами. И когда шведский военачальник после проигранной битвы у Сварты[140] свалил вину на Нильса Стуре, Эрик тотчас ему поверил; но он не осмеливался еще действовать, как ему хотелось, более того, он одарил Нильса Стуре по-королевски; когда же вскоре после этого Нильса снова обвинил один-единственный человек, на сей раз в том, что он воспрепятствовал продвижению шведского войска у Бухуса, Эрик призвал его к себе в королевскую усадьбу Свартшё, и по-дружески пригласил к королевской трапезе, и даже отпустил ничего не подозревающего Нильса в Стокгольм. Но по прибытии его туда на улицах раздались крики глашатаев: «Нильс Стуре — государственный изменник!», тут его схватили Йоран Перссон и немецкие наемники, посадили силком на самую жалкую из палаческих кляч, разбили ему в кровь лицо, надели на голову вымазанную дегтем соломенную корону, прилепили к седлу листок с глумливой надписью и, набрав нищих мальчишек и старых баб, велели им идти по двое впереди; а к хвосту клячи привязали две сосны, которые подметали комлями улицу — за государственным изменником. «Я этого от короля не заслужил!» — крикнул Нильс Стуре и призвал шедших рядом вояк, которые служили под его началом, выступить честными свидетелями, и те громко закричали, что он страдает безвинно и что он выказал себя истинным шведом. Однако процессия безостановочно двигалась по улицам, а ночью Нильс Стуре был брошен в темницу.

Король Эрик сидит на троне, он велит зажечь свечи и факелы, это не помогает, мрак теснит его сердце, а скорпионы мыслей жалят душу. «Опять я освободил Нильса Стуре, — бормочет он, — я велел вывесить указы на всех углах и объявить через глашатаев, чтоб никто не смел говорить о Нильсе Стуре ничего, кроме доброго. Я отправил его с почетным поручением к иноземному двору — посвататься от моего имени!.. я его возвысил… только ни он, ни его могущественная родня никогда не забудут, какому я его подверг поношению. Все они готовы предать меня, убить меня!» И король Эрик приказывает взять под стражу весь род Стуре и доставить сюда.

Король Эрик сидит на троне, светит солнце, но свет его не проникает в королевское сердце. Входит Нильс Стуре, он привез согласие королевской невесты, и король жмет ему руку, изъявляет свое благоволение… а на другой вечер Нильс Сгуре тоже становится пленником в Упсальском замке.

Король Эрик погрузился в свою угрюмость, он не знает отдыха, не знает покоя, страх и подозрительность гонят его в Упсальский замок. Он опять хочет все уладить, женившись на сестре Нильса Стуре; на коленях просит он согласия у ее пленного отца и получает его, но тут же в нем снова поселяется дух недоверия, и он кричит в помешательстве: «Вы мне никогда не простите, что я навлек на Нильса позор!»