— Но, сеньор, если бы мы всегда руководствовались этим принципом, мы бы никогда не открыли Индий, никогда бы не обнаружили табак, это великое лекарство…

Доктор покачал головой, но только повторил:

— Запомни, что я тебе сказал.

— Хорошо, — кивнул я.

Некоторое время мы ехали молча. Но потом я не выдержал (и кто только меня дернул за язык — наверное, это от скуки!) и сказал:

— Может быть, все не так просто, сеньор!

Вряд ли можно было сказать что-то более несуразное. Сказать доктору, что он проповедует элементарные, примитивные вещи… — это ли не смертельная обида!

— Значит, ты считаешь, что все, о чем я говорю, слишком примитивно? — сказал доктор обманчивоспокойным тоном, сделав бесстрастное лицо. Я хорошо знал и это выражение, и этот тон. — Ты полагаешь, что все, о чем я говорю, примитивно и поверхностно?

Я ожидал нечто подобное и заранее придумал, что мне ответить. Я собирался сказать следующее: «Нет, сеньор, просто я полагаю, что некоторые вещи все еще до конца не известны науке. Тем более, что они лежат за пределами медицины, а потому почти не касаются нас». Но вместо этого сказал:

— Нет, сеньор. Я всего лишь полагаю, что мы не можем закрывать глаза на очевидное. В этой церкви было нечто такое, что бренчало посудой. Разве не так? Называть его недоразумением — значит сделать вид, что мы его не заметили. Это, возможно, не дух, каким его считают невежественные крестьяне, но вряд ли это просто недоразумение. Может быть, это что-то другое, еще более сложное. Кроме того, я твердо знаю, что если кошка перейдет мне дорогу, мне не повезет. Это так, сеньор, ей-богу! И я считаю, что старый Агриппа прав, когда утверждает, что, если птица вылетит у тебя из-за спины с левой стороны, это плохой знак. А если полетит с правой стороны и навстречу, то тебе повезет. Я не раз в этом убеждался, сеньор. И когда замечаю птицу слева, всегда возвращаюсь.

— Гимараеш, ты слышишь, что говоришь?! — воскликнул доктор. — Не могу поверить своим ушам! Для чего тогда я обучал тебя столько лет? Что ты несешь? И между прочим, чтоб ты знал, это говорит не Агриппа, а Плиний Старший в своей «Естественной истории». И этот Плиний — самый большой глупец на свете, а его книги — целая куча небылиц. До чего же я дожил — ты цитируешь мне Плиния! Можно считать, что то время, которое я тебе посвятил, потеряно зря!

— Ну, и как мы должны называть все это? — продолжал настаивать я.

— Так, как я тебе уже говорил, — недоразумения, — твердо ответил доктор. — Ты просто не понимаешь значения этого слова, поскольку, как и все невежи, не видишь дальше своего носа.

— Нет, сеньор, я все понимаю, — возразил я. — Три яблока, пять яблок… Но мне это кажется слишком примитивным…

Доктор ударил себя рукой по лбу, потом дважды стукнул в крышу кареты — знак, чтобы Хесус остановился. Затем потянулся прямо через меня к дверце, открыл ее и приказал:

— Вылезай! — И, заметив мой недоуменный взгляд, повторил: — Вылезай, я тебе говорю!

— Но, сеньор, это же нелепо! — вскричал я.

— Как и почти все остальное, — спокойно ответил доктор. — Как раз тебе будет о чем размышлять по дороге в Севилью. Вылезай! Тебе необходимо проветрить мозги.

В голове мелькнула мысль, а не предпринять ли мне немного более радикальные меры, но в это время я услышал голос Хесуса:

— Давай, приятель, ты слышал, что сказал сеньор доктор!

Двое против одного — это многовато, поэтому я молча вылез из кареты и долго глядел, как она удаляется от меня. Не стану описывать здесь мысли, которые роились у меня в голове. Да и мыслями их назвать трудно…

Неожиданно, где-то в пятидесяти метрах от меня, карета остановилась, Хесус слез с облучка и направился ко мне, держа в руках палку.

Неужели дошло до этого? Я осмотрелся по сторонам и увидел у правой ноги увесистый камень. При необходимости он мог бы сослужить мне службу. Но пока не стоило торопиться. Приблизившись, Хесус протянул мне палку, помахал ею и прокричал:

— Это тебе.

В каком смысле? Я подождал, чтобы Хесус подошел ближе. Остановившись в двух-трех метрах от меня, Хесус вновь протянул мне палку и сказал:

— Доктор послал меня дать тебе палку. Может понадобиться.

Потом он повернулся и бегом вернулся к карете. Спустя некоторое время она исчезла в ночи, слышался лишь стук колес и топот копыт. Ночью дороги безлюдны, и звуки долго не смолкают в тишине. Вдоль дороги шумели деревья. Луна, достигшая второй четверти, достаточно ярко освещала ее, но лес с двух сторон тонул во мраке. Я снова задумался о том недоразумении, о так называемом «духе». Я представил себе, как он носится над темными кронами и глядит мне в спину. Мне вдруг показалось, что сзади кто-то есть. Вдали еще слышался стук колес, но звук становился все слабее, все тише. Да, теперь я мог поклясться, что у меня за спиной кто-то есть. Я изо всех сил сжал палку в руках и резко обернулся. Сердце подскочило к горлу. Но, разумеется, позади никого не было. Никого и ничего. Однако глубоко в мозгу уже поселился страх. Я знал, что за поворотом лес кончается и начинаются голые холмы. Я закурил сигариллу. Ее треск раздался в ночи, подобно выстрелу мушкета, который когда-то появился в Испании и по сей день не вышел из моды. С кончика сигариллы во все стороны полетели искры. Я чувствовал, что ко мне возвращается спокойствие, и с каждым шагом я становлюсь более уверенным. Суеверие — это настолько смешно! «Ты дурак, Гимараеш!» — подумал я. Вроде бы врачеватель, просвещенный медик, а где-то глубоко в твоем мозгу дремлет самое темное суеверие. Сигарилла вновь выстрелила, словно подтверждая мои мысли. Я почувствовал, как становится легко на так называемой «душе», как все телесные соки растекаются по своим местам и равномерно курсируют по отведенному им руслу. «Ты не должен ничего страшиться — это самое важное в жизни, — сказал я себе. — Нигде никого нет, это твои страхи тебя пугают. Жизнь спокойно идет своим чередом, и если ты не станешь нарушать ее ход и случайно не отклонишься в сторону в ненужном месте и в ненужное время, то с тобой ничего не случится. Такое происходит очень редко, но тебя постоянно мучают страхи и сомнения. Страхи сковали тебя, словно кокон».

А, Пелетье? Интересно, с ним когда-нибудь происходило такое?.. Мне что-то не верится. Подобные вещи происходят только с глупцами, которые не умеют держать язык за зубами.

Я посмотрел вверх. Днем небо обманчиво, а ночью оно выглядит бездонным, безбрежным, высоким и очень далеким, пустым и необъятным. Это из-за бесчисленных звезд, разбросанных на черном бархате. Интересно, во сколько раз путь до самой близкой звезды длиннее пути до Севильи? Я попытался себе представить какого-нибудь путника, которому надо попасть, скажем, на Андромеду. Это несколько приободрило меня, потому что мое положение, по сравнению с ним, было намного благоприятнее. Даже очень неплохим. А что бы я сделал, окажись я на его месте? Как бы поступил, если бы мне сказали: «Гимараеш, вот тебе еда, вода, все необходимое, и ты должен отправиться, скажем, на Андромеду?» И если бы у меня не было выбора? Мне кажется, я бы впал в отчаяние. Может быть, просто лег бы у дороги и стал ждать смерти. Или, возможно, пошел бы скитаться по бесконечным дорогам, подобно Вечному жиду. Какая нелепая судьба у Вечного жида! Я только сейчас вдруг задумался над этим. И все паломники, которые каждый год тащатся по дорогам в Иерусалим или другие места, — что это за люди? Или наоборот, подобно отцу Хесуса… Но они хорошо знают, насколько длинен путь от Испании — он может занять у них около двух лет. Кроме того, по всему видно, что им интересно знакомиться с миром. Бредут себе два года — из города в город, из страны в страну, а потом всю жизнь рассказывают об этом. Но мне такое не было бы интересно. По сравнению с ними у меня положение лучше. Что уж тогда говорить о Васко да Герейре? Он путешествовал не два, а три года, причем окруженный со всех сторон водой, — однообразный голубой океан, где и увидеть-то нечего, кроме бескрайней водной глади или, скажем, волн, готовых поглотить тебя в любую минуту. Страшно и уныло! А когда вернулся, напоролся на ржавый гвоздь и умер. По сравнению с ним мое положение, вне всякого сомнения, намного лучше. Васко да Герейра как раз собирался жениться перед тем, как умереть. Он несколько лет встречался с одной девицей, но все откладывал свадьбу. Я часто говорил ему: «Васко, хватит уже водить девушку за нос. Женись на ней!» А он отвечал: «Ну да, только деньги мои будет расходовать. Жена, детишки сопливые пойдут — это же какие расходы!» Но под конец сдался: «Вот заработаю немного денег, вернусь из этого плавания, тогда и женюсь!» Я предупреждал его, что девица может отказаться ждать еще два года, пока он будет плавать, и, помнится, мы с ним много тогда спорили по этому поводу — будет она его ждать или нет. А он от этого гвоздя взял да и умер.