И я, неожиданно почувствовав это всё, заплакала тоже.

Я оплакивала не свою соперницу, а то, как несправедлива ко мне судьба, что противопоставила меня с этой, очевидно необыкновенной женщиной, что я не могла стать с нею подругами, узнать её, поучиться у неё тому, что так восхитило меня.

Что, соперничая и сгорая от ненависти, я убила её и её детей.

И то, что тот, кого так люблю я, так и не смог полюбить меня.

И то, что я оказалась способна на страшные преступления, в то время как она устраивала судьбы сирот, строила школы…

Школы! Чего никогда ещё у нас не было: детей конунгов учили мамки и дядьки, как и детей высших алаев, а остальные… Ремесленники набирали учеников, бондеры учили своих детей возделывать землю, выращивать скот, охотиться и ловить рыбу. А дроттнинг Лада открыла школы для всех. Я же делала всё, чтобы превратить её жизнь в ад и сжить её со свету…

Но, выплакавшись, я почувствовала облегчение и смогла думать о том, что всё, что я обнаружила в Сонборге, неплохо бы привнести и к нам, в Брандстан. Ведь всё это было пришествием нового мира к нам, в Свею.

Слёзы размягчили моё сердце, и я приказала Лодинн не трогать девчонку Сигню.

Всю мою жизнь я буду вспоминать этот день, когда Сонборг прощался со своей дроттнинг Ладой Рутеной, не дожившей даже до двадцати пяти лет, но успевшей так много.

Возвратившись в Брандстан, я долгое время размышляла, перебирала свои возможности, что же я могу сделать здесь из того, что было теперь в Сонборге. Я начала работу.

Скоро я открыла школу, где учили детей грамоте и счёту. У меня не было пока людей, которые знали бы латынь и греческий. Не было столько книг и те, что были, пылились в сокровищнице, оберегаемые от всех, и рисковали стать пищей для мышей и крыс.

Я всё же нашла людей, которых посадила их переписывать. Дело пока шло очень медленно. Я призвала мореходов на помощь, чтобы они привезли мне греков и латинян. Я искала тех, кто умеет петь и играть на музыкальных инструментах и скоро собрала некоторое количество, но никого, конечно, подобного Бояну среди них не было, Боян всё же редчайшая жемчужина, думаю, не только в Свее, но и во всей Гардарике, с запада которой он приехал в Свею с Рутеной и прочими, не сыщется второй такой соловей.

Но главное, я решительно взялась за образование сына и брата. Теперь я настаивала, чтобы они не только учились стрелять из лука, метать копьё, орудовать мечом, кинжалом, топором, шестипёром и дубиной, но и изучали законы Брандстана и окрестных народов, географию, математику, для этого я переманила всё же пару сонборгских учителей в Брандстан. И конечно изучали грамоту, а с приездом заморского учителя и языков других стран. Славян хватало и в Брандстане, один из них и научил Сигурда их языку. Впрочем, русский знала и я.

Вообще с началом учёбы стало очевидно, что Сигурд прилежен, любознателен и чем дальше, тем больше интересовался ученьем. Это вызывало во мне гордость и восхищение, ведь я ожидала сопротивления, которое встретила в Ньорде. Мой брат учился, конечно, тоже, как и ещё несколько мальчишек, будущих алаев Сигурда, но вечно норовил сбежать с занятий на ратный двор или устраивал разнообразные каверзы учителям и дядькам, приставленным к ним.

Ингвар удивлялся, для чего будущему конунгу становиться учёным.

– Я ещё не знаю, Ингвар, но я чувствую, что это правильно, – ответила я.

– Ты на сонборгские чудеса нагляделась, – ухмыльнулся Ингвар, снисходительно качая головой. – Ты удивительная, Рангхильда. Неужели ты думаешь, что всё это приживётся в Свее, все эти выдумки? Не думаю, что все эти нововведения после смерти Рутены продержаться сколь-нибудь долго. Греки и римляне разбегутся, украв книги, учителя в школах обленятся, и всё будет, как было.

– Дома в три этажа и водопровод тоже сбегут? – я посмотрела на него почти с ненавистью, я не ненавидела его за тишь и согласие во всём, лишь бы ничего не менять, даже прогнившие брёвна в стенах терема, «это же такая морока, Хильди, точно такие же не подобрать»… Нет бы, сам придумал что-то грандиозное, что-то новое, только сомнения и ничего…

– Перестанут следить, засорятся и придут в негодность. И потом, пожары пожирают всё. Шесть лет, Хильди, всего лишь шесть лет, даже одно поколение не успело вырасти в Сонборге при новых порядках. Всё забудется. И девчонка Сигню вырастет такой же тёмной, какой была её бабка Белокурая Сигню, – продолжал насмехаться Ингвар.

Но я не уступала:

– Белокурая Сигню разумела грамоту, чему учила и детей. Кстати, первый грек в Сонборге появился ещё при Магнусе. Эйнар и Сольвейг с грамотой знакомы с детства, читают и пишут рунами, русскими и греческими письменами.

– Как и ты. Ах, да! Я и позабыл, твоя мать, Вея, ведь тоже была славянкой, – он засмеялся.

Но я не обиделась, что взять с него, Эгилла, то есть «маленькое лезвие», как за глаза прозвали его за то, что я он так и не родила с ним ещё детей. Но дело было вовсе не в нём.

Это я не хотела больше рожать. Беременность и роды достались мне очень тяжело, и я опасалась, как бы не сгинуть вовсе следующими, вот и пила специальные капли, приготовленные для меня моей бесценной Лодинн.

В год, когда Сигурду исполнилось семь лет, пал Вечный город Рим. Там сел захватчик Одоакр, процарствовал он, однако, недолго: его свалили и убили через недолгое время. Но Рима таким, каким он был, больше уже не существовало.

Всё это мы узнали только через годы, когда эти новости из дальних стран привезли нам наши мореходы. Сигурд загорелся желанием путешествовать с ними.

– Пойдёшь, – сказала я строго, стараясь сохранить внешнее спокойствие, хотя он напугал меня этим объявлением. – Но ты вспомни, что ты хакан (высокородный сын), будущий конунг, что тебе править, и других наследников нашего рода нет.

Сигурд задумался. В морской поход он пошёл, но только по Нашему Внутреннему морю, к данам и гётам. И только, когда ему минуло пятнадцать, я отпустила его в дальнее путешествие к островам на Западе.

Но всё это будет позднее… А в первый год после окончания траура у Эйнара я стала наведываться к нему. И с каждым моим приездом надежды мои таяли: он, тосковал так, будто жалел, что не умер со своей Ладой. Радовала его только дочь.

Но я не сдавалась, я стремилась только сильнее к своей цели. И в очередной мой приезд Эйнар уже напрямую спросил меня:

– Ты… – он посмотрел на меня, – чего ты хочешь, Рангхильда? Ты думаешь теперь, когда я овдовел, мы, как ни в чём, ни бывало, вернём старые времена? Будто исчезла какая-то помеха? – он смотрел строго, хмурясь.

Я отступила на шаг, захлопала глазами:

– Но у меня растёт твой сын… – растеряно проговорила я, он так напугал меня этими словами и, главное, леденящей тоской в голосе.

– Это верно, – ответил Эйнар, уже не глядя на меня. – И правильно было бы объединить наши земли, как мечтали наши предки. Но ты замужем.

– Я могу овдоветь тоже.

Теперь Эйнар ошеломлённо посмотрел на меня:

– Ты что, Рангхильда?!.. Что ты хочешь сказать?! Что ты избавишься от Ингвара, чтобы быть моей дроттнинг?! – произнёс он таким тоном, что я присела в страхе.

Казалось, он готов ударить меня.

– Не вздумай! – почти вскричал он.

– Эйнар, да я… – пролепетала я.

– Не вздумай, Рангхильда! – сквозь зубы, тихо и страшно произнёс Эйнар.

И всё же я не готова была отказаться от него:

– Но Ингвар может и сам умереть…

Эйнар покачал головой, совсем потухая:

– Рангхильда… Я не могу быть твоим мужем. Я больше ничего не могу. Силы оставляют меня, – он опустил руки, они повисли безжизненно, как сломанные ветви …

Это потрясло меня до глубины души. Все мои мученья, все преступления, весь этот груз, что я взяла на свою душу, оказывается, напрасны?

«Силы оставляют меня…»

Силы оставляют?! Да ты что, Эйнар!!!.. Как это может быть, если я буду рядом?! Я буду твоей дроттнинг, Эйнар! Ну, вспомни! Вспомни, как мы были счастливы…