Но становиться мореходом, несмотря на всё это, мне не хотелось. Слишком долги и утомительны были морские переходы, узнавать новое куда проще и быстрее из книг. Но мне их не хватало, поэтому стали привозить из Сонборга списки с множества имевшихся там книг. Да купцы и мореходы выручали, свозя книги из всех земель, где могли их добыть.

Сонборг мне очень нравился.

И нравилось то, что моя мать берёт из этого красивого йорда. И когда мать заговорила со мной о том, что мне неплохо было бы жениться на наследнице Сонборга, я обрадовался.

Я не помнил саму девочку, но стать конунгом сразу в объединённых землях Сонборга и Брандстана – заманчивая, прямо сказочная перспектива. Тут уж, правда, не важно, какова невеста. Да и пример Ньорда, обретшего своё предназначение тоже вдохновлял меня. Но главное – сам Сонборг. Это была достойная цель.

Мысль о женитьбе заставила меня всерьёз задуматься о женщинах. Конечно, как и все юноши, я думал о женщинах и отношениях полов всегда, сколько себя помню. Я видел красивых женщин, девушек. Я думал о них, грезил о них, засыпая.

Но мечтать – одно, а коснуться наяву совсем другое дело. Коснуться настоящей, живой, чего-то ждущей от меня женщины… А вдруг я не сделаю того, что нужно? Или, хуже того, причиню боль или ещё какую-нибудь неприятность. Как знать, что надо делать? А если я вообще не смогу ничего…

Размышляя об этом много дней, я однажды разделся донага перед большим зеркалом. Такое, из огромного листа отполированной бронзы, было только в спальне моей матери. Я смотрел на себя, пожалуй, впервые в жизни. Я не видел изъянов. Для своих семнадцати лет я был высок и сложён, пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было. И лицо мое прекрасно, правильно очерчено, и глаза цветом в небо, мягкие губы (я даже потрогал их пальцами), светлые волосы, густые и волнистые… Что ж, я хорош собой, это – несомненно. Но… Достаточно этого, чтобы… Чтобы что? Нравиться моей жене? И важно ли это?..

Почему-то я чувствовал, что важно.

В этот момент и застала меня мать.

– Что это такое? – строго спросила она, хмурясь. – Что ты делаешь здесь?!

Я поспешил надеть рубашку, путаясь в рукавах…

– Я…

– Ты смотрел на себя? – догадалась она, смягчаясь. Опустилась на табурет, глядя с улыбкой на меня. – Что увидел?

– Ну…

– Ты смотрел потому, что мы говорили о женитьбе. Но что ты хотел увидеть, Сигурд? Чего ты ещё не знаешь о себе?

Я уже оделся и завязывал пояс, весь красный от смущения:

– Это так глупо…

– Это совсем не глупо, – сказала Рангхильда, качнув головой. – Ты девственник, ты не знаешь своих сил, ещё не знаешь своего тела, вот и волнуешься. Все твои приятели уже познали то, чего ты пока не касался. Но не говори с ними об этом раньше, чем узнаешь сам, что это.

– Мама… ты любишь отца?

– Конечно, – по её лицу скользнул яркий тёплый луч и тут же угас, а в глазах появилась грусть… – Больше я люблю только тебя.

– Почему ты его любишь? Почему женщины любят мужчин? За что?

Мать рассмеялась:

– Как много вопросов для одного дня! Ты меня не спрашивай. И вообще никого не спрашивай, ты поймёшь всё сам. Любая женщина будет счастлива быть с тобой. Не бойся ничего, в этом ничего сложного, с чем можно не справиться, нет, – потом серьёзно добавила: – об одном прошу, требую даже: девушек не порти. Узнаю, что тронул девственницу – женю на ней и не видать тебе тогда Сонборга. Ты будущий конунг, что можно тебе, нельзя никому, но и отвечаешь ты за всё, что делаешь, как никто. Помни!

Мои будущие алаи росли и мужали. Мой двоюродный брат, сын тёти Сольвейг, Хьяльмар Рауд вырос очень красивым, с густыми рыжеватыми волосами и бровями, румянцем во всю щёку. Сталкиваясь со мной взглядом, он улыбался, смущённо кривя рот, щуря пушистые ресницы. Он мне нравился в эти моменты особенно. У него был мягкий характер. Он был самый добрый из всех моих алаев.

Но нравились мне и Стирборн и Исольф, которые были старше нас с Раудом на год и поначалу превосходили его силой. Но к шестнадцати годам они все сравнялись в росте, силе, да и в красоте.

Стирборн, весельчак и балагур, умел развеять любые тучи дурного настроения у всех, особенно у меня, хотя печаль редко донимала меня, мне некогда было грустить и скучать, я всё время, целые дни была занята с самых ранних лет.

Исольф куда более мрачный, но у него был счастливый дар, он умел слушать, как никто. И ещё он стал красивый необычной какой-то нездешней красотой. Кто у него был в предках, от кого достались эти чёрные волосы, этот орлиный нос, тёмные глаза? Он редко улыбался, да улыбка и не шла к его лицу, как ни странно.

Я существовала между ними и над ними. Мне нравилось их немое, несерьёзное до соперничество, ведь никто не осмеливался приблизиться ко мне.

После сватовства Брандстана, я будто самой себе, пытаясь доказать, что этот задавака Сигурд мне и не нужен, стала пристальнее присматриваться к остальным возможным женихам, то есть к ним, моим алаям, пока будущим. И снова я представляла себе…

Но не представлялось…

Напротив, укладываясь ночью в постель, я вспоминала тот день в конце весны, когда сватался за меня Сигурд. Я помнила, оказывается и во что он был одет, и чудный запах, который я почувствовала, подойдя к нему. Этот запах, аромат здоровья и силы, молодости и чистоты. Притягивающий, волнующий…

Как мне выйти за другого, если я так думаю о том, кто никогда моим не будет, потому что никогда не полюбит меня…

Тётя Сольвейг выполняла обещание данное Рангхильде, убедить меня принять их предложение и проводила со мной разговоры.

– Тётя Сольвейг, почему я не могу выйти замуж за Рауда? Ведь он…

– Это будет повод для войны, ты не думала? Сватается Сигурд, а я выдаю тебя за своего сына! Нет, Сигню, о Рауде и не думай, этого я не могу и не сделаю. Так оскорбить Брандстан… Рауд говорил со мной тоже. Но… – она внимательно посмотрела на меня, – ты же не любишь Рауда, как к брату относишься к нему. И правильно. Ты не для Рауда.

Конечно, я не всерьёз говорила о Рауде, как о женихе. Я даже не представляла, чтобы мы с ним вдруг поженились. Меня разбирал смех от одной мысли об этом.

Что касается двух других моих возможных женихов, дело обстояло не так безнадёжно.

Стирборн, оказался смелее всех и однажды зажал меня у задней стены терема, где никто не мог нас видеть, и поцеловал в губы… И это было не просто прикосновение губами, он захватил мои губы своими и, пользуясь моим замешательством, быстро и ловко просунул мне в рот свой язык…

Я задохнулась от возмущения и волнения, вдруг поднявшегося во мне горячим валом. Я оттолкнула его:

– Нахал какой!.. Чего удумал! – сказала я по-русски, как говорил с ним его отец Легостай. – И не стыдно тебе, бессовестный?

Он улыбался, щёки покраснели, тёмные глаза метали весёлые искры из-под светлых кудрей. И я тоже засмеялась:

– Кто научил тебя, бесстыдник?!

– А тебе понравилось! – радостно рассмеялся он.

– Дурак!

Я убежала. Мне было почти шестнадцать. Весь день и всю ночь я вспоминала эти ощущения, эту сладость, вдруг разлившуюся по телу, и желание сейчас же растаять, обняв его. Но, если он…? Ах, нет… Это не может быть Стирборн.

Через пару дней поцелуй наш повторился. На сей раз я не сопротивлялась и не билась в его руках как пойманная птица. Его губы пахли смородиной, хотя какая смородина за две недели до Летнего Солнцеворота?..

– А ты был уже… с женщинами? – спросила я, отдвигая его руками и уже не задыхаясь.

– Ну, был один раз, – он хотел было продолжить целоваться, но я уже раздумала и спросила, ещё больше отстраняя его:

– Как это… Тебе это понравилось?

– Известное дело, – весело ответил он, сверкая ровными зубами. – Ты что, попробовать хочешь? Давай, попробуй это со мной, тебе можно. Тебе всё можно.

Я не ответила. Я не хотела. И целоваться больше не хотела.

Но до тётки всё же дошло. Она призвала меня к себе в покои для разговора. И устроила мне настоящую взбучку. Впервые она так ругала меня…