– Взрослой себя почувствовала?! Позорить вздумала свой род? Если взрослая – пожалуй замуж! Или садись на трон и тогда веди, как вздумается. Я устала твои обязанности выполнять. Не хочешь замуж, так живи, свободной линьялен. Только пока ты под моим доглядом, глупостей чтобы не было! По всему Сонборгу слухи расползлись, Стирборна Нестом («Близкий») стали называть. Иди лучше, о Сигурде ещё подумай!
Я не хочу думать о Сигурде. Зачем думать о том, кто не может быть моим?..
…Я обожаю женщин. Я обожаю их запах, их мягкие тела, эти долгие тёплые волосы, их влажные глаза и жаркие губы. Груди их сводят меня с ума своей упругой мягкостью и ароматом, их мягкие животы вибрируют под моими поцелуями… Боги! Спасибо, что вы создали два пола! Иначе, я никогда не был бы счастлив!
Теперь, когда я узнал женщин, я знал, что лучше их любви ничего не может быть. Ничего слаще. Ничего горячее. Их блестящие глаза и улыбки обещали многое и не обманывали.
Я видел, что каждая была счастлива оказаться со мной.
Вот почему так разозлил меня отказ девчонки Сигню из Сонборга…
Тем более неожиданный, что ни я, ни моя мать не были готовы к такому ответу.
И то, как она отказала… Я никак не ожидал от девчонки, которой, я это сразу заметил, я понравился с первого взгляда. Что произошло за несколько мгновений, что прошли до того, как она вошла, волнуясь и до того, как гордо вздёрнув подбородок, вдруг показала себя настоящей Торбранд? Я никак не мог взять этого в толк.
Но я запомнил. И девчонку хорошо запомнил. Наверное, если бы не это, если бы всё прошло, как предполагалось, я уже на другой день не вспомнил бы её лица…
А так я невольно всё время возвращался к мыслям о ней. И думал, как бы сделать так, чтобы она согласилась.
Но, может быть, всё же тётка и советники убедят её.
Или сама она поумнеет со временем, отбросит странное предубеждение в отношении меня. Девочке можно поддаваться чувствам, но будущая правительница должна идти за разумом. А разум приведёт её всё же, я уверен, принять предложение Брандстана.
Моих любовниц, всех, что были у меня, я любил. Особенно первую. Наверное, потому что она была первой. Её звали Уна, она была молодой бездетной вдовой, прачкой при тереме конунгов. Муж её погиб в одной из междоусобиц и прожила она с ним всего полгода. Ей было двадцать, а мне тогда почти семнадцать.
Я давно её приметил: красивые вьющиеся волосы, светло-каштанового цвета блестели на солнце. Округлые груди, бёдра, талия, затянутая поясом передника. Вся её фигура играла и колыхалась, когда она шла по двору. Вот к ней первой я и прилип после памятного разговора с матерью о женщинах.
Я всё думал, как бы мне подойти к Уне.
И всё оказалось просто: сверху, с крыльца, вдруг увидал, что она идёт с вёдрами к колодцу и понял, что это мой долгожданный момент. Со всех ног я побежал во двор, чувствуя волнение как ещё ни разу в жизни.
Я опасался, что она оттолкнёт меня. Но всё же вожделение придало мне сил и решимости. Я смотрел, как она идёт, покачивая бёдрами, как колышется подол юбки вокруг её ног, коса золотилась на солнце кудрями, выбившимися из-под платка. Она будто почувствовала мой взгляд и моё преследование, потому что обернулась и, увидев меня, вспыхнула и покраснела.
– Уна! – от моего взгляда не ускользнуло, как качнулись её упругие полные груди под холщовой рубахой, в прорезях между завязками была видна её кожа какого-то прямо медового цвета, похожего цвета были у неё и глаза.
– Ты по воду? – спросил я. – Я помогу тебе, – я протянул руку, чтобы взять у неё вёдра. Но она отстранилась чуть ли не испуганно:
– Что ты, хакан!
Но я взял уже вёдра из её рук, почувствовав вблизи запах её сдобного тела, загорелого на руках и шее, белого под платьем, терпкий запах волосков у неё под мышками, пота, мелкими капельками выступившего между её грудей… Соски стали острыми, я заметил, когда разгибался с вёдрами.
Когда мы шли обратно, я нёс вёдра, не плеская, пытаясь подстроиться под её шаги. Она ступала босыми ногами со смешно растопыренными пальцами, а я шёл рядом по траве и думал, как мало пылятся её ноги, в то время как мои сапоги из мягкой махровой кожи все были в пыли, не видно даже узоров, искусно выбитых на них.
Мы говорили о чём-то, я не запомнил ни слова. Вошли в подклеть. Здесь было темновато и, войдя с залитого солнцем двора, я почти ослеп в первую минуту.
– Вот сюда, хакан.
Уна тронула меня за локоть. Я поставил вёдра, развернулся и сразу обнял её, пока она не отошла. Она выдохнула немного испуганно, но жарко и её дыхание сразу обожгло меня и я, хоть и не делал ещё никогда ничего подобного, прижал её к себе.
Я наклонился к её лицу, и она приподнялась на цыпочки. Она и не думала отстраняться, будто заранее знала, чего я захочу… Её губы оказались горячими и сухими, я захватил их своими, она обняла меня, притягивая мою голову, ещё глубже погружая в поцелуй.
Здесь оказалась куча тряпья, приготовленного для стирки, на эту кучу мы и повалились. Мои глаза уже привыкли к неяркому свету, и я хорошо видел её, как раскраснелись её щёки, как блестели между ресниц её глаза. Она сама помогала мне, развязала завязочки на груди… Я целовал её солоноватую кожу… Я видел теперь вблизи то, что видел до сих пор только издали… и я уже был обнажён. Уна провела горячими ладонями по моей груди к животу и мгновенно как-то быстро в следующий миг моё тело и её соединились. Будто нож вошёл в размягчённое масло… всё моё существо сконцентрировалось там, будто в одной точке.
Ничто не могло быть ярче и прекраснее происходившего всего несколько мгновений и вдруг взорвалось в животе, в груди ярким сладостным огнём, всё моё существо залило этой сладостью и я, кажется, закричал или застонал…
Моё сознание прояснилось медленно. Уна гладила меня по волосам и спине большими горячими шершавыми руками.
Это происшествие должно было повториться, продолжиться, чтобы войти в мою жизнь и стать постоянным, каждодневным. Уна стала радостью каждого моего дня, вернее ночи. Я влюбился без памяти и думал о ней, о её чудесном сладком как мёд, мягком теле, постоянно.
Так продолжалось до осени, когда иней стал появляться по утрам на траве…
Я, считавший, что могу прийти к моей возлюбленной, когда захочу, явился в подклеть к моей Уне, ранним вечером, и застал Берси, выходящим от неё. На ходу он пристёгивал пояс, я посмотрел в глубину помещения и увидел Уну, поднявшую в замешательстве руки к растрепавшимся волосам… Берси хотел что-то сказать, но я, подняв ладонь, остановил его речи. Он усмехнулся, в его холодных серых глазах промелькнуло что-то похожее на торжество.
Больше я с Уной не встречался и с Берси никогда не говорил о ней.
Это был тяжёлый урок. Но, как и все болезненные уроки, бесценный. Теперь я знал, что я человек, как все другие люди, и что не все меня любят… А ещё, что у меня есть сердце, которое может не только радоваться, но и болеть… И что и меня могут предавать и обманывать. И что и я могу быть унижен.
Уна попыталась спустя несколько недель поговорить со мной, пришла даже ко мне в покои, нарядная и причесанная, надеясь, видимо, на возобновление нашей связи.
– Хакан Кай, ты…не понимаешь… ты не знаешь, как тяжело живётся одинокой женщине… – начала она, приближаясь ко мне и делая жалостливое лицо. Так я научился различать истину и ложь.
– Чего ты хочешь, Уна? – спросил я, уже не испытывая волнения от близости её прелестей.
– Чтобы ты простил меня… – она захлопала пушистыми ресницами, пожалуй, ещё плакать вздумает…
– Я тебя простил, – сказал я. – А теперь и ты прости и оставь меня. Я не хочу тебя больше видеть.
И всё же я ещё долго не мог думать об Уне без щемящего чувства в душе, видеть её на дворе. Довольно много времени прошло, прежде чем я перестал вспоминать её.
Больше всего помогли другие женщины, появившиеся после неё. Но с ними всё уже было легче и спокойнее.
Я открыл для себя, что каждая женщина уникальна и неповторима, каждая моя возлюбленная была хороша по-своему. Впрочем, ни с одной не складывалось прочно долгой связи, может быть, потому, что за пределами ложа, нам совсем не о чем было даже говорить, а я пытался, рассказывал о звездах, дальних землях, какие повидал, но… то ли рассказчик я скучный, то ли говорил не о том, но в лучшем случае мои подруги зевали. Словом, будущей дроттнинг среди них не было.
