Платить в результате пришлось двоим, одному за смену комнаты, другому за то, что согласился принять первого у себя. Зато Гусунь с мастером Хэном тоже оказались вдвоём, без третьего лишнего.

Мастер Хэн вообще был полон сюрпризов. Каждый раз, когда у Гусуня складывалось о нём какое-то определённое впечатление, Хэн Линьсюань его опровергал. Злобный мелочный подлец вдруг превратился в защитника и справедливого наставника. Предатель в героя. То он вёл себя как аристократ, не привыкший терпеть неудобств, то как аскет, который ест что дают, и спит, где уложат. Пожалуй, от аристократа в нём было больше, но вместо того, чтобы просто выкинуть кого-то из приглянувшейся комнаты, он щедро платил. При этом его щедрость всё же не выглядела беспечностью человека, который сорит серебром просто из прихоти. То казалось, что он знает беды и чаяния народа так, как может знать лишь человек, сам переживший невзгоды, а то вдруг оказывалось, что он не понимает элементарных вещей. И со всеми, начиная от собратьев-заклинателей и кончая последними крестьянами, он держал себя как равный с равными. Хэн Линьсюань выламывался из всех возможных рамок, и Гусунь так и не смог решить для себя, как же к нему относиться.

Зато сам Хэн Линьсюань держал себя с Гусунем не то как любящий старший брат, не то как личный учитель, принявший поклон от ученика и добросовестно готовый заменить ему отца. Словно не этот человек когда-то приказывал пороть Гусуня без вины по навету Бай Цяо, будь тот неладен. Может, его и правда подменили во время прошлогодней болезни, как шептались иные ученики? Или кардинальная перемена случилась из-за того, что Гусунь оказался принцем? Но и как с принцем Линьсюань себя с ним не держал, вот в чём закавыка. Хотя Гусунь весьма приблизительно представлял, как следует держать себя с тем, в ком видишь будущего императора и надежду на восстановление своего рода, но что-то подсказывало — едва ли настолько панибратски.

Тем не менее путешествие по оживлённому тракту проходило вполне благополучно, если не считать зарядивших ливней и раскисшей дороги. От самого продолжительного дождя они укрылись в случившемся рядом с дорогой поместье, где их приняли с распростёртыми объятиями. Правда, Гусуня сперва приняли за слугу господина бессмертного и попробовали отнестись соответственно — не грубо, просто услать на кухню, пока господа обедают. Но мастер Хэн, надо отдать ему должное, быстро недоразумение разъяснил, сказав, что они сдружившиеся в дороге попутчики. Конечно, Гусунь от еды и ночёвки в задних комнатах не развалился бы, но всё же быть посаженным за господский стол оказалось приятно. Пусть даже большая часть внимания всё равно досталась заклинателю.

Не в первый раз Гусунь задумался, а что он будет делать, когда убедится, что всё-таки принц? У мастера Хэна наверняка на этот счёт уже есть определённые планы, но Гусунь не был уверен, что хочет быть их послушным исполнителем. Однако он воздерживался от вопросов, рассудив, что решать проблемы стоит по мере их поступления. Послушаем, что скажет человек, к которому его везут. Тогда можно будет и вперёд посмотреть.

Грязь, чавкающая и разлетающаяся под копытами лошадей, оседавшая на одежде, лошадиных шкурах и потниках под сёдлами, не прибавляла хорошего настроения, а известие, что впереди прошёл сель и начисто смыл дорогу, и вовсе выбила из колеи. Мало было заторов из-за завязших в грязи телег! Теперь вся масса путешествующих растекалась по округе, кто-то поворачивал назад, кто-то искал обходные пути, кто-то оседал в гостиницах и на постоялых дворах в надежде, что удобный прямой путь скоро восстановят. А новые путники всё прибывали и прибывали.

— Я расспросил местных, — сидевший у жаровни Хэн Линьсюань провёл рукой по распущенным волосам, поморщился и снова взялся за гребень. — В принципе, можно проехать и через долину. Там, правда, гостиниц нет, но останавливаться можно в деревнях, я уже так делал. А верхом мы просёлочные дороги, думаю, одолеем.

Гусунь согласился, его и самого снедало нетерпение — не то, чтобы смертельное, но лишняя задержка изрядно раздражала. И они свернули на тропы мимо полей, среди которых виднелись соломенные крыши убогих хибарок. До сих пор юноша не считал себя любимцем Неба — сыну прислуги довелось хлебнуть всякого. Но после первой же ночёвки в хижине с земляным полом, на котором были расставлены глиняный таз и деревянная лохань, чтобы собирать текущую сквозь прохудившуюся крышу воду, он понял, что должен возблагодарить всех богов уже хотя бы за то, что ему большую часть жизни не было нужды думать, откуда взять риса в чашку.

Тем не менее они двигались вперёд, и когда до выезда от торный тракт оставался буквально день пути, судьба напомнила, что радужные облака легко рассеиваются и долго гладко всё идти не может.

Это была самая обычная убогая деревня, каких они уже повидали за время пути достаточно. Жители поглядывали угрюмо и насторожённо, но, когда мастер Хэн спросил, нельзя ли переночевать и пообещал плату, староста с женой прямо-таки расплавились от любезности. В этом тоже не было ничего необычного, так что, когда им уступили целый домик и собрали сытный ужин, включавший даже вино, никто из них не насторожился.

Пугливо поглядывавшая дочка старосты принесла им горшочек рыбного рагу с рисом, чьи-то жареные потроха и маленькую жаровню, на которой грелся винный кувшинчик. Заклинатель поблагодарил её со своей обычной улыбкой, с которой обращался ко всем, независимо от положения, и девушка быстро шмыгнула за дверь. Хэн Линьсюань налил себе чашку, понюхал, поморщился, но всё же выпил и взялся за палочки. Гусунь отправил в рот кусочек, видимо, свиного желудка, решив подождать, пока вино закипит и сивушные масла из него подулетучатся.

— Не так уж плохо здесь живут, если могут есть свинину, — заметил он. — В прошлой деревне сушёной рыбой ограничились.

— Так осень же, скот колют, урожай собирают, опять же. Самое сытное время… пока сборщики не пожалуют, м-да. Видимо, этим всё же повезло.

На что способны сборщики, Гусунь уже был наслышан. И про людей, ободранных до исподнего, и про показательные расправы с неплательщиками, и про целые сожжённые деревни и проданных в рабство жителей. Да что там, колонну закованных в цепи людей, с безнадёжным отчаянием бредущих куда-то по дороге под присмотром вооружённых надсмотрщиков, он видел собственными глазами. И это были не перегоняемые каторжники, таких ему тоже видеть доводилось. Те одеты по большей части одинаково и не ведут с собой детей и стариков.

Гусунь тоже сморщился и потянулся к кувшину. Но вино оказалось слишком горячим, и он поставил чашку остывать.

— У Мэев всегда так живут?

— Кто ж их знает… Я сам у них побывал впервые только в этом году. Но, судя по тому, что я слышал из их же уст, они со своими подданными привыкли не церемониться, — Линьсюань попробовал вторую чашку вина, кивнул и залпом выпил.

— Я не слышал о них хорошего, но и особо плохого тоже.

— Что ж, это может послужить косвенным подтверждением, что такое положение вещей уже давно, и все живущие здесь считают его естественным. И у остальных кланов эта… не особо-то да…

Гусунь, потянувшийся к своей чашке, чтобы проверить, остыло ли, удивлённо поднял глаза на неожиданно сбившегося мастер Хэна. Тот моргнул, чуть нахмурился, осоловело повёл глазами и вдруг повалился головой прямо на стол, чудом миновав блюдо с потрохами.

Гусунь протянул руку и тряхнул его за плечо, но безрезультатно. Хэн Линьсюань не двигался и вообще никак не реагировал. Но он был жив — дышал, и пульс оставался ровным. Но не упился же он, в самом деле! Всего-то ничего, две только чашки и выпил…

Он-то выпил, а вот Гусунь не пил вообще. Не успел. И теперь он в порядке, а заклинатель спит мёртвым сном. И раз уж стойкого совершенствующегося свалило всего с двух чашек, то Гусуню с лихвой хватило бы и одной.

Сжав в руке рукоять ножа, юноша вскочил и прислушался, но вокруг было тихо. Снятые перед трапезой мечи стояли рядом, прислонённые к стене, только руку протянуть. Плошка жира с фитилём на столе и тлевший очаг давали минимум света, однако прятаться в единственной комнате дома было негде. Значит люди, которые ждут, пока подействует сонное зелье, находятся снаружи. Подхватив меч, Гусунь прокрался к двери, снова прислушался и осторожно нажал на дверное полотно. Створка на волос отошла от косяка, но на улице было по-прежнему тихо.