— Сейчас поднесу. Опять все фургоны до верха забьем, а сами пёхом потопаем…

А ей? А как же она? Луше что, теперь за ягодами и корнями за пять верст бегать по их милости, раз эти все ближние заросли обобрали? Сволочи!!! Возмущенно шмыгнув носом и целиком уйдя в подслушивание и подсматривание, лесная дева не заметила опасности для самой себя:

— Ай!..

О чем и пожалела, резко вздернутая за шкирку крепкой мужской рукой.

— Гля, старшой, какую я зверушку поймал!

Повиснув в воздухе тощей и неказистой тушкой, ученица знахарки первым делом испугалась, а вторым — приготовилась пустить слезу.

— Молодец, хвалю.

Тот, кто ее словил, стоял позади, и его видно не было. А вот начального человека она разглядела хорошо — первым же делом же подметив добротные сапоги и серебряные накладки на рукояти сабли. Которая висела на богатом оружейном поясе, охватываюшем крепкую одежку из темной и явно недешевой ткани.

— Кто такая?

Ощутив под ногами землю, будущая травница тут же дернулась убежать и пискнула от боли в заплетенной с утра косе, за которую ее и дернули обратно.

— Немая, штоль?

Подметив, как нетерпеливо шевельнулась нагайка в мужских руках, отроковица нехотя призналась, что она Луша, бедная сирота и ученица местной травницы.

— Лукерья, значит? Хм, у меня дочка твоя погодка… Калачик медовый будешь?

Старшой, оказавшийся аж целым десятником Постельничего приказа, для начала расспросил ее об окрестных лесах. Затем пожаловался на боли в пояснице, мимоходом поинтересовавшись наличием у наставницы какой-то грамотки-разрешения — и долго выпытывал, легкая ли у нее рука в лечбе.

— А то помнет какая неумеха, потом седьмицу скрючившись ходишь!

— Не, у наставницы рука верная.

Вздохнув, мужчина для вида посомневался, но все же решил чуток поправить здоровьишко, раз уж выпал такой удобный случай. Правда, сразу пойти у них не получилось — десятнику требовалось дождаться какую-то барышню Колычеву. Ну и ладно! Недоросли и девки в одинаковых нарядах, оказавшиеся служивыми Аптекарского приказа, поделились с ней подсоленной горбушкой свежего ржаного хлеба, жареной рыбкой и малой крынкой густого молока. А когда она, разомлев от сытости, попеняла им на то, что они-де обобрали ее личную рощицу и все окрестные леса — посмеялись, но обещали отсыпать лекарственной добычи. В общем… К моменту появления той самой Колычевой юная лесовичка оттаяла настолько, что болтала с чужими ей людьми без малейшего смущения.

— Ишь какая бойкая! И откуда только взялась.

— Из тех же ворот, что и весь народ!

— Га-га-га!!!

Кстати, боярышня Лушу совсем не впечатлила. Платье такое же как и у подручных девок, руки в царапинках, украшений нету… Разве что серьезная очень.

— Ну что, зверушка, веди в свое логово. Или вы с наставницей в норе обитаете?

— Ты чо, Сафрон, знахарки же в гнездах живут!..

— Ха-ха-ха!!!

Как и было обещано, ей щедро отсыпали и чаги, и ягод кислицы — но нести все это юной травнице было совсем не тяжело. Так как груз этот тащили на себе служивые, а ей только и оставалось, что указывать путь к дому да слушать их добродушные шутки. Довольно быстро показалась небольшая полянка, на которой возвышались два навеса из жердей и крытая корой и дерном крыша полуземлянки, в которой девочка жила столько, сколько себя помнила. А вот оружного татарина и еще одного коня с пустым седлом она совсем-совсем не помнила — хотя бы потому, что когда уходила за ягодами, их на полянке не было.

— Ну что, крыса старая, готово ли снадобье?

Услышав незнакомый голос из продыха[3]кровли, и почувствовав тяжелую мужскую ладонь на своем плече, ученица знахарки послушно остановилась. Собственно, она и не рвалась поперед барышни и ее сторожей, которые отнеслись к ней очень даже неплохо — а вот кто там в гости к наставнице пожаловал, еще поди разбери.

— Кто таков, чьих будешь?

Встрепенувшийся при виде новоприбывших всадник ухватился было за рукоять клинка — но тут же передумал, увидев изготовленный к стрельбе двуствольный пистоль.

— Ну? Аль те помочь язык развязать?.

— Керимкой кличут…

Продолжить татарин не успел, потому что из полуземлянки на свет божий вывалился его товарищ, уже с саблей наголо. По всему было видно, что спешил сердешный на диковинный самопал глянуть — потому что стоило второму постельничему сторожу вскинуть пистоль, как торопыга резко остановился и прямо-таки прикипел к огнебою глазами.

— Ты говори, не стесняйся. Так чьих будешь?

— Боярина Прокудина боевой холоп.

— Ты?

Опустив клинок к ноге, и задиристо выставив вперед пегую бороденку, второй мужчина обозначил себя как Евсевия, ближнего слугу ажно САМОГО боярина Прокудина. Который, между прочим, числится в друзьях-приятелях у дмитровского воеводы!.. Перестав целиться во всадника (что было воспринято тем как очень хороший знак), владелец дорогого оружия глубокомысленно хмыкнул и представился в ответ:

— А я, стало быть, холоп царский[4], десятник второй сотни Постельничего приказа Илья Ласкирев. Это…

Пистоль слегка качнулся стволами в сторону девушки, спокойно ожидающей чем же все закончится:

— Госпожа алхимик Аптекарского приказа барышня Колычева.

Побледневший еще после «холопа царского», боярский ближник со второго раза попал сабельным острием в устье ножен, затем согнулся в почтительном поклоне и рассыпался в извинениях — что не признал сразу столь важных людей.

— Уважение, это правильно. А сам тут что делаешь?

— Матушка-боярыня ножками приболела, меня и послали за снадобьем.

Пистоль щелкнул осторожно спускаемыми курками и вернулся в бедренную кобуру, вызвав вздох неподдельного облегчения у служилого татарина. В дверном проеме мелькнул и тут же пропал неясный силуэт встревоженной травницы…

— Мазь вот забрал. А плату, значиться, привез.

— И много?

— Да не!.. Куль ржицы, да полгуся вареного, да яиц дюжинка.

— Негусто. А что, Овсейка, часто ли твой боярин к знахаркам обращается? Не балуется ли насыланием порчи, или каким другим чернокнижничеством, не водит ли знакомства с ведуньями да волховками?..

Только-только успокоившийся слуга враз спал с лица и забормотал что-то невразумительное.

— Пойдем, это у них надолго.

— А? Ага.

Шмыгнув носом (ну интересно же!), девочка провела барышню сквозь щелястую дверь, болтающуюся на кожаных петлях — тут же получив от наставницы хмурый взгляд, обещавший кое-кому множество разнообразных наказаний. Кое-как представив именитую госпожу, Луша шмыгнула на устроенные в дальнем углу нары и затихла как мышка — чтобы не прогнали прочь. Меж тем, сухо представившаяся хозяйке гостья вела себя в чужом жилище ровно как в своем: без малейшего стеснения трогала метелки лекарственных трав, развешанных под низеньким потолком, заглядывала и нюхала содержимое всех туесков. Как-то неопределенно качнула головой при виде корчажки с медвежьим жиром, и с недовольным выражением осмотрела потрескавшуюся печурку в правой половине полуземлянки…

— Отвечай как на духу, без утайки. К тебе обратился хворобый. Жар, озноб, мокрый кашель. Как будешь лечить, какими травами?

Выслушав сдержанный ответ, девушка нехотя присела на пенек, накрытый вытертой заячьей шкуркой. Брезгливо осмотрела стол, кое-как сбитый (а частью и вовсе связанный) из расколотых вдоль сосновых плашек, и продолжила допытываться:

— Как роженицу пользовать будешь, коли она от бремени тяжело разрешится?

Ответили ей и на это.

— У младени животик болит — чем успокоишь?

— А ежели зубки режутся?

Увидев, как родовитая дева из свиты самой царевны Евдокии (наверняка ведь так и есть, раз ее постельничие сторожа охраняют!) после очередного ответа нахмурилась в явном недовольстве, травница внутренне сжалась.

— А вот, к примеру, сердце у человека как бешеное колотится, или словно вразнобой идет?

— Если кто с отхожего места не слазит. Как сию беду уймешь?

— Колени и локти от сырости ломит и выворачивает. Чем поможешь?