— Хм⁈ А, это ты, сын…
Вяло пошевелившись, грустный родитель молча проследил за мельтешением расторопных слуг, всего раз одобрительно шевельнув бровью: когда Федор указал подсыпать древесного угля в рдеющее багровыми огоньками чрево жаровни.
— Что-то ты сегодня припознился, мы уж и поснедали.
— Да и ладно, батюшка. Я у Димитрия Ивановича с братцами гостил, уж там нас так попотчевали — три раза пояса перевязывали, чтобы не треснули!
Шевельнув бровями, глава семьи с хорошо скрытой тревогой поинтересовался:
— Что там с нашей Настькой, не передумали? Берет ее царевна с собой в Вильно?
— А как же! Им с Фимой Старицкой и Марфой Захарьиной-Юрьевой уже и отдельный санный возок готовят — своими глазами видел!
— Н-да?
Настроение князя на малую капельку, но все же улучшилось.
— А когда в путь?
— Сначала хотели дождаться прибытия инокини Александры с Горицко-Воскресенского монастыря, но февраль-то движется к исходу, а там ведь и весенняя распутица не замедлит. Я слышал, что вроде бы через пять дней от нынешнего? Дмитрий Иванович хочет к люду московскому со словом выйти, вот сразу после того, и… Но пять сотен Постельничей стражи уже выступили, и еще пять собираются — и сменных лошадей для санного поезда, говорят, преизрядно по пути приуготовили. Дмитрий Иванович на сегодняшнем пирке даже пошутил, что дней за десять до Вильно добраться хочет!..
Проведя ладонью по лицу и бороде, родитель еще немножко распрямил плечи и ворчливо заметил:
— Да, народцу на Москве-матушке нынче изрядно набилось. Пока от казны царской им хлеб да кров дают, так и будут торчать в первопрестольной… Инокиня Александра? Помню я Ульянку Палецкую, помню — хорошая из нее жена для младшего брата Великого государя вышла. Тихая да скромная, и не лезла никуда с ненужными советами… Значит, все же она будет девиц наших духовно окормлять и за их благонравием приглядывать? А мне мыслилось, что на тот чин боярыню Захарьину поставят.
Мимолетно стрельнув глазом на полнехонький кувшин с рейнским, сын почтительно согласился:
— И ее тоже отправляют.
— О? Ну, два пригляда и в самом деле лучше, чем один. Боярыня Анастасия, поди, попутно еще и своим сыновьям жен поглядит-присмотрит, и другим боярыням-княгиням о хороших невестах отпишет… Мудр Великий государь!
Скребнув пальцами по ровной глади скатерти, родитель с подозрением потыкал пальцем в высокую стопку пирогов и кулебяк (горячие!) и прислушался к себе: не успокоилась ли душенька, не хочет ли вкусной рыбки с нежным тестом?
— А князья Палицкие-то ныне в чести, да. Иоанн Васильевич их сегодняшним днем на Дорожный приказ головами поставил — и на Зодчий приказ их же думает…
— Сразу на два?!? Так они же в каменном устроении ничего не понимают?
Отмахнувшись, думной боярин вновь поковырял румяный бочок одного из пирогов:
— Первые они такие в Думе, что ли? Зато царю свойственники чрез свою сестру, вдову его покойного брата Юрия Васильича. А что до службишки, так старого градостроителя дьяка Выродкова со всеми его сынами из Разрядного приказа перевели главными розмыслами в новые заведения — они и будут все дела на себе тянуть.
Не сказать, что разумник-сын не понимал таких простейших вещей, но ведь батюшку-то успокаивать надо, а что может быть для этого лучше, нежели тихий разговор с отеческими наставлениями?
— А-а!.. Это тот Иван Григорич из казанских походов, про которого ты мне в детстве сказывал? Коий целую крепость Свияж всего за месяц на пустом месте поставил, и тем предрешил падение басурманской Казани?
И вновь хандра старого князя поуменьшилась: всегда приятно вспомнить былое, особенно если в нем хватало звонких больших побед. А уж разгром Казанского ханства событием был немалым — иным за всю жизнь и половины того не выпадает!
— Да, он. Большой разумник… И сыны его явно в отца уродились.
Дернув щекой, Иван Федорович едва заметно потемнел лицом и равнодушно поинтересовался:
— На пирке у государя, поди, и Петька Горбатый сидел?
— Сидел, батюшка.
— Снял с него, значит, опалу Димитрий…
— Так его о том Великий государь попросил. Как отцу отказать в такой малости?
Согласно вздохнув, князь все же переложил к себе на блюдо кусок пирога, раскрыл его и начал закидывать в рот аппетитно выглядящие кусочки рыбы.
— Поди, злорадствовал? Ведь посольство твое ему отдали. Тоже мне: еще молоко на губах толком не обсохло, а уже поди-ка ты: целое посольство доверили! Тфу!!!
— Нет, батюшка, даже не местничал. Его возле царевича Ивана посадили — Петька конечно дурак, но не настолько, чтобы при нем зубы скалить.
— Ну да, ну да… Меньшой Басманов по сию пору дома отлеживатся, дырку в плече заращивает.
Коротко хохотнув, старший Мстиславский наконец «заметил» очередной быстрый взгляд сына на рейнское, и плеснул ему немного в деревянный кубок. Отхлебнув, довольный Федор продолжил радовать-веселить родительское сердце:
— И посольство мое ему не досталось! Отправится морем с одним из государевых стряпчих в Гишпанию — поговорить о любви и мире меж нашими державами с кем-нибудь из королевских ближников. И договориться на будущее о прибытии настоящего Великого посольства. Ну, еще себя показать, да на других посмотреть…
От таких новостей у батюшки и впрямь захорошело настроение.
— Вот значит как? Благостно, как есть благостно… А стряпчий при нем, чтобы дури не натворил?
— Нет, тятя, тот будет с гишпанскими купцами дружбы и взаимной торговлишки искать. И речи держать перед Ме́стой[1]— это в Гишпании такое большое товарищество дворян, у которых большие стада овец. Попробует договориться, чтобы от них к нам шерсть овечью и шкуры, а мы за то всяким поделием из тульского железа и доброго уклада. Даже пару новых пушек и пищали на смотр с собой повезут!
— Ну… Тоже полезно, да.
Зажав бороду в кулаке, старый князь раздумчиво пробормотал:
— А ведь говорили мне что-то про купца Тимофейку Викеньтьева, что, дескать, товарищество для строительства мануфактур собирает и не по чину размахнулся — а оно вон как… Гм, может и нам войти в это дело казной?
Вдруг перекривившись ликом, Иван Федорович шумно вздохнул — да и сам приник к кубку с рейнским.
— Что такое, батюшка? Опять в поясницу вступило? Или нога заныла?
— Да какая нога, говорил же, Дивеева хорошо залечила… Про казну семейную вспомнил.
Пододвинув к себе блюдо с пирогами, молодой княжич выбрал наиболее достойный его рта кусок и переложил к себе:
— А что с ней не так? Вроде бы с ней все хорошо.
— Было хорошо. После сегодняшнего заседания Думы Боярской придется сундуки-то распахнуть на полную… Как бы по миру с того не пойти, не приведи господи!
Троекратно перекрестившись на иконы в красном углу, князь забормотал кратенькую молитву — наследник же, выждав до окончания оной, отхватил крепкими зубами кус румяной выпечки, медленно прожевал-проглотил, сторожко присматриваясь к родителю… И только убедившись, что тот спокоен, поинтересовался:
— Я слышал, сегодня в Грановитой палате было шумно?
Покатав пустой кубок меж крепких ладоней, думной боярин нехотя кивнул:
— Князя Хованского на суд царский приводили.
— О-о? И как?!?
Вновь покатав в ладонях серебрянный цилиндр с искусной чеканкой на боках, родитель брякнул посудой о стол, и чуть помедлив, щедро плеснул сначала себе, а потом и сыну. Жадно отпил, едва не ополовинив немаленький кубок, вновь брякнул им о стол, и не сдержавшись, прошипел:
— Щакалиное отродье! Яко прыщ гнойный лопнул, и нечистотами своими всех окатил!!! Ему бы язык свой поганый втянуть в зад, где тому самое и место, а он… Т-тварь!
Дернув шеей и плечами так, что в горнице раздался слабый хруст, старший Мстислвский успокоился столь же резко, как и вспыхнул, продолжив рассказ:
— Сначала ему жалобную челобитную ярославцев зачитали, потом дьячки Большой казны огласили все, что они там вместе с дьяками Сыскного приказа нарасследовали. Воровал и хапал в три горла, ну и насчитали тоже — соответственно! Этому поганцу пасть бы на колени да повиниться, милости просить, глядишь бы и… Князь ведь, Гедиминова корня. А он такое говорить начал!
