Вместо ответа Иоанн Васильевич достал из поясного кармашка небольшой гребешок и обиходил предмет гордости каждого взрослого мужчины, заодно вычесав из бороды пару мелких хлебных крошек.

— Надо все хорошенько обдумать. Да и согласится ли этот померанский герцожонок посвататься?

— Это будет моей заботой.

— Ишь, какой заботливый! Скажи лучше, когда снова будешь в полном здравии.

Наклонившись вперед и уставившись на повязку, скрывавшую страшные бельма в глазах сына, родитель с явной надеждой и скрытой тревогой уточнил:

— Ты ведь исцелишься⁈

Ожидая ответа от старшенького, и подмечая, как остальные его чада (и Домка с Аглайкой) переглядываются, грозный царь, который и без эмпатии вполне уверенно «читал» своих детей, мягко попросил:

— Говори как есть, сыне.

Вздохнув, первенец слегка склонил голову:

— Мои глаза лишь отражение повреждений моей души. Я словно бы поднял слишком большой вес и долго его удерживал — и раны духовные есть плата за мою самоуверенность.

Царевич Иван ободряюще погладил-пожал руку старшего брата, и тот едва заметно улыбнулся:

— Но там где ныне пепел и зола, со временем обязательно прорастет молодая трава, и будет она крепче и сильнее прежней… Время и терпение отец, вот то, что мне надо для полного исцеления. Год, быть может два. И родной человек подле меня, чтобы я не…

Дверь в трапезную резко распахнулась, обрывая важный семейный разговор — и сквозь брякнувшие створки в палату быстрым шагом вошел Басманов-младший. В руках у него были какия-то грамотки: отвесив довольно-таки небрежный поклон, он споро направился к царю-батюшке, прямо на ходу объясняя причину своей дерзости:

— Великий государь, переняли новые подметные письма собаки-Курбского!!!

Вдруг дернувшись, Алексейка Басманов мягко завалился лицом на пол, глухо стукнувшись лбом о прикрытые исфаханским ковром дубовые плахи. Вновь дрогнул и странно захрипел, выворачивая руки-ноги словно юродивый-припадошный…

— Хватит!

Со всего маху бухнув кулаком по столу, так что звякнула посуда и заныла-заболела рука, Иоанн Васильевич перевел взор с молодого Басманова на расшалившихся детей. И мигом позабыл о незадачливом вестнике, ибо его старшенький сидел весь в испарине — и такой бледный, что краше в домовину кладут.

— Митя? Что, плохо!?!

— Прос-сти батюш-шка, мне бы надо… Прилечь.

Домна быстро подскочила из-за стола, но на сей раз первым возле ослабевшего брата оказался Федор, подставивший ему плечо. Непривычно-серьезная Евдокия в один мах подкатила стулец с приделанными колесиками, затем они помогли старшему брату пересесть и торопливо укатили его из трапезной, позабыв подойти к родителю за отеческим поцелуем.

— Отец…

Ваня не забыл, но тоже отчетливо косился на выход из покоев.

— Иди уже. Да распорядись там — чтобы как Мите лучше станет, меня известили.

— Исполню, батюшка.

К резво хромающему с тростью царевичу со стороны свободной рукинемедля пристроилась и Аглая Черная, очень почтительно поклонившаяся напоследок. Так что остался в трапезной только очень недовольный окончанием семейного обеда царь, нехорошо похрипывающий и пускающий слюну в пушистый золотисто-узорчатый ковер Басманов-младший — и обманчиво-невозмутимая Домна. Последняя, впрочем, тоже поглядывала на выход из трапезной, но долг в виде изрядно ушибленной о стол великокняжеской длани был сильнее. Еще в распахнутые двери робко заглядывала теремная челядь и пара постельничих стражей, но кто на них вообще обращал внимание? Уж точно не хозяин Московского Кремля.

— Домна, что там с ним? Долго он мне еще ковры пачкать будет?

Вновь поглядев на неприятно ноющую руку Иоанна Васильевича, целительница с явной неохотой перешла к лежащему пластом страдальцу. Провела ладонью над телом, задумалась, провела еще — и явно удивившись, присела рядышком на колени. Потянув за рукав, она с удивительной легкостью перевернула молодого мужчину и без особого интереса оглядела согнутую рукоять серебряного столового ножа, глубоко засевшего в плече. Медленно огладила воздух над сердцем и черевным сплетением, отчего страдалец немедля перестал хрипеть — и даже вздохнул посвободнее, начав вполне осмысленно лупать глазами.

— Кх-х?!? Чт-ха?

Коротким шлепком по бестолковке предотвратив его вялую попытку встать, царская целительница вновь провела рукой вдоль торса добра молодца, небрежным жестом усыпила его и тут же резко хлопнула в ладоши:

— Эй, кто там? Унести Басманова в лекарские палаты!

Получив столь явное повеление, теремная челядь мигом перестала бестолково топтаться: три дюжих служителя и один расторопный стольник разом налетели, вцепились в шитый серебром кафтан и парчовые штаны, и утащили безвольно болтавшее головой тело в направлении Аптекарского приказа — не забыв аккуратно притворить за собой расписные створки дверей. А Дивеева тем временем наконец-то занялась перевитой жилками царской дланью, накрыв ее своими приятно-теплыми тонкими пальчиками.

— Ну что, Домнушка, будет молодший Басманов жить? Не сильно его Митя приложил?..

— Будет, Великий государь, но недолго, и невесело. И наставник до него не дотянулся — он еще очень слаб.

Удивившись, правитель придержал закончившую лечение целительницу, указав ей на стулец возле своего.

— А кто тогда? Ну, нож-то понятно, сам видел как Ванька его в запале метнул… Стервец этакий, я ему еще задам! Неужто Федька расстарался?

Помявшись, Дивеева неохотно раскрыла подробности:

— Остановка сердца от царевны, и удар сильной болью от Федора. Царевич Иван целил в рудную жилу на шее, но тело крутнулось, и… Если бы что-то одно, молодой Басманов того не пережил — а вместе они только погасили друг дружку. Почти. Оставшегося только и хватило, чтобы обездвижить глупца.

О том, что она и сама немного приложила руку к состоявшемуся наказанию, целительница скромно умолчала. Сама прокляла, сама вскоре и снимет, чего уж тут говорить про такие мелочи?

— Ну и почему тогда — недолго и невесело?

Едва заметно пожав плечиками, Домна напомнила про очевидное:

— Он вызвал недовольство всей твоей Семьи разом, Великий государь.

Возможные последствия счастливому отцу крайне одаренных детей объяснять было излишне — он и сам все прекрасно знал. Придется поговорить с чадами и крепко-накрепко запретить им и далее опаляться гневом на сына его верного ближника. Понимать же надо, что не со злого умысла тот нарушил их покой, а лишь из дурного усердия… Эх, ну что за непуть этот Лексейка! Все знают, что нельзя лезть на глаза к царской семье во время их совместных трапез, так нет же, выслужиться захотел! Будто предатель-Курбский в своих писульках что-то новое начертать мог⁈

— А с Митей что? Растолкуй-ка, что за эта… Как ее? Что за зверь такой, эта его эмоцальная нестояльность? Надеюсь, в снадобьях и прочем потребном для ее лечения у тебя недостачи нет?

Впервые за все время в карих глазах Дивеевой мелкнула тень неуверенности. Слабая и быстрая, но Иоанн Васильевич уже давно сидел на троне, а потому прекрасно ее разглядел.

— Ты говори, Домнушка. Только правду.

— В снадобьях недостачи нет, Великий государь. У наставника… Он ныне и до излечения временами будет вельми гневлив.

— Тю?.. Я-то уж было подумал!

Помявшись, личная целительница правителя дополнила свои прежние объяснения:

— Наставник очень сильный целитель, он крайне быстр в своих воздействиях, и он… Правитель. Его гнев может легко обернуться чьей-то смертью или сильными муками. Поэтому рядом с ним постоянно должна быть родная кровь, которую он даже во временном помрачении не уб… Не помыслит тронуть. Кто-то из царевичей или царевна, что будут успокаивать его и поогать удерживать внутренний покой.

Запустив пальцы в только-только расчесанную бороду, царь слегка растерянно пробормотал:

— Вот же докука! А ежели ты?!?

Вообще-то ученица первым же делом предложила именно себя, но — увы, получила от наставника отказ, вместе с убедительным объяснением оного.