– Аленка в таком случае говорит «ура», – сообщает мне Катенька. – Я тоже так буду, можно?

– Можно, конечно, – глажу я ее по голове. – Пошли?

– Да-а-а-а! – совсем как маленькая, реагирует она, уже без страха протягивая руки.

– Умница какая у меня Катенька, – хвалю я ее, утаскивая в сторону гальюна. С туалетом справляется комбинезон, в который она обряжена, но помыть все равно надо будет, правда, не сейчас.

Самое главное, не произносить слов «игра» и «играть». Для малышки в этих словах боль. Плакать будет очень сильно, а тут у нас все равно не госпиталь, несмотря на полноценный Вэйгу. Да и не нужно никому, чтобы ребенок плакал, поэтому у нас есть «развлечение» – новое слово, и нет никаких игр. При этом заменить меня некому, и, когда найдутся остальные, будет ровно то же самое. По-моему, на такой вариант вообще никто не рассчитывал.

На коммуникаторе тем временем загорается сигнал трансляции. Понятно, Человечество сейчас будет извещено о наших находках, включая мнемограмму Кати. Ибо впереди у нас не просто полсотни маугли, а жутко травмированные, искалеченные фауной дети. Но я справлюсь, потому что никого другого, по заключению наших психологов, они не примут.

***

Что меня радует, так это тот факт, что здесь Винокуровы, – есть шанс, что не отмахнутся, ибо просыпается мой дар. А пока Катенька задает мне тысячу вопросов, наблюдая за ежедневной жизнью детсадовцев. Она смотрит и слушает, глядя на экран так, будто там чудеса какие демонстрируются, а не наша обычная жизнь. И хотя я ожидаю подобного, но одно дело ожидать, и совсем другое, когда так…

– А теперь мы будем играть! – говорит воспитательница на экране.

– Ура! – радуются дети. – Игра!

– Почему они радуются? – удивляется задрожавшая Катюша. – Ведь сейчас будет больно!

– Больно не будет, – качаю я головой, прижимая к себе ребенка. – Больше никогда больно не будет. А игра – это совсем не то, что делали с вами, смотри сама.

На экране дети познают мир в игре, за ними жадно наблюдает Катенька, явно решив не бояться или же просто смирившись, а я раздумываю о том, что мне подсказывает интуиция, пробужденная даром. А говорит она, что я должен лететь. Причем с Катей и на эвакуаторе. В точности, как прадед. Вдобавок ощущение необходимости этого нарастает, кажется, с каждой минутой, поэтому я трогаю пальцем сенсор вызова коммуникатора.

– Я точно умерла, – убежденно говорит моя дочь. – Теперь все будет иначе, потому что у меня теперь есть… – она замолкает, неотрывно глядя в экран, где происходит встреча с родителями малышей.

Именно в эти моменты я понимаю: тетя Маша права, даже очень права, я Катю именно дочерью воспринимаю, и эмоции у меня все именно такие. Но вместе с тем растет необходимость срочно идти навстречу остальным детям. Отчего-то я воспринимаю их близкими. Может быть, потому что среди них член моей семьи?

– Ты чувствуешь, – утвердительно говорит тетя Маша, не утруждая себя приветствиями. – Скоро буду. Как малышка?

– Фильм для малышей смотрим, – улыбаюсь я, а она глядит так понимающе и, кивнув мне, отсоединяется.

– Ты мой папа! – произносит наконец Катенька. – Ты себя так же ведешь, значит, ты… – голос становится жалобным. – Папа?

– Да, доченька, – киваю я ей, обнимая пискнувшее дитя.

Ее комбинезон защищает хрупкие кости, поэтому обнимать можно, а дочка смотрит в экран, потом на меня и начинает улыбаться. Странно, до этого момента я не видел, чтобы она улыбалась, но вот сейчас она улыбается мне. Может быть, она копирует детей на экране, но эта улыбка совершенно преображает ребенка, сразу же затихшего у меня в объятиях. Она смотрит на меня так, как… Как мама на деда смотрит, наверное. Неужели это и есть запечатление? Но почему? Как?

– Катенька, мне нужно поговорить со взрослыми дяденьками и тетеньками, – начинаю я, и в глазах ее появляются слезы. – Ты их не испугаешься?

– Ты… ты не оставляешь меня? – удивляется дочка. – Ты с собой меня берешь?

– Да, малышка, – киваю я, гладя ее по голове, при этом реагирует она совсем не по возрасту.

– С тобой ничего не страшно, – отвечает она, всхлипнув.

Полились слезки, потому что эмоции сдерживать она не умеет, да и не нужно ей. Сейчас успокою мою маленькую, и пойдем к тете Маше – обсуждать мои ощущения. Как-то она все-таки быстро восприняла меня. Неужели обычного отношения достаточно? Я не знаю, что это означает, ведь только-только школу закончил, но вполне осознаю: Катя – моя дочь. Ей очень нужен папа, и мама еще.

– Тогда, выходит… – она снова задумывается, что-то вспоминая.

Восемь лет какая-то консервная банка относилась к ребенку, как к животному. Восемь лет! При этом Катя разговаривает, вполне способна о себе минимально позаботиться и в своем уме. Как это у нее получилось? Надо будет внимательнее мнемограмму посмотреть – там точно есть ответ. Ну и…

– Не помешаю? – раздается голос тети Маши. Катя только сильнее прижимается ко мне.

– Заходи, тетя Маша, – приглашаю я ее в каюту.

– Ой, а что это за девочка такая хорошая? – сразу же удивляется тетя Маша, глядя на Катеньку. – Не бойся меня, я совсем не страшная, а знаешь почему?

– Почему? – заинтересовывается дочка.

– Потому что я вот так делать умею! – и тетя Маша корчит очень смешную рожицу, от которой Катенька опять улыбается, успокаиваясь.

– Мы готовы идти, – сообщаю я, беря доченьку на руки.

– Вот так даже? – тетя Маша явно удивлена, она такого, видимо, тоже не ожидала, но затем кивает. – Импринтинг… И как это произошло?

– Сам не знаю, – абсолютно честно отвечаю я.

Она ведет нас по совершенно пустым коридорам корабля, что демонстрирует – обо всем подумала глава группы Контакта, решительно обо всем. И вот мы входим в зал совещаний, где сидит довольно много офицеров, я замечаю и эмпатов, и психологов – они шевронами различаются, ну а у эмпатов глаза выдают многое, ведь они прислушиваются к Катеньке.

– Посмотри, все эти люди не хотят тебе плохого, – тихо говорю я зажмурившейся доченьке.

Она несмело открывает глаза, осторожно оглядывается и снова прячет лицо в моей одежде. Некомфортно ей, но, насколько я могу судить, не страшно. Просто не привыкла Катенька к таким толпам. Я киваю деду Саше, радуясь его присутствию, он улыбается мне в ответ.

– Товарищи, – обращается по флотской традиции к присутствующим тетя Маша, – мы собрались здесь для важного разговора. Сначала доложит аналитическая группа, затем послушаем самого младшего члена экипажа.

– Учитывая наш состав, опять приключения? – улыбается деда Саша, но сразу же становится серьезным.

– Группа интуитов считает, что в таком составе мы не найдем потеряшек, – спокойно сообщает тетя Лера, хотя она бабушка, конечно, но у нас просто так принято. – Должен лететь Сережа, на корабле, который сам выберет, и только в сопровождении квазиживых.

– История любит повторяться, – замечает дед. – Опять Сергей Винокуров выбирает корабль… А какой мотив?

– Мы считаем, что его визуальное совпадение с заботящимся о детях юноше поможет им не испугаться, а квазиживые морфируют под расу Лики, то есть визуально не будут казаться людьми, – объясняет тетя Лера. – Что скажешь, Сережа?

– Дар говорит, – вступаю я в разговор, – что судьба мне повторить историю прадеда.

– То есть эвакуатор, – кивает деда Саша. – А командиром кто?

В этот самый момент я вижу, что шеврон на моей руке меняет форму и цвет. Это зрелище меня завораживает, потому что оно совершенно невозможное. Зачем мне присвоили звание – понятно, в противном случае разум корабля меня просто не услышит, но у меня только школа и рассказы родителей за спиной! Ни Академии Флота, ни курсов каких, ничего! Как так-то?

Большую глупость я тогда сделал. Молодой был, глупый, да сестренку любил… теперь я понимаю, что могло произойти: если их корабль провалился сюда, то нелюди убили всех. До меня не сразу дошло, что именно случилось, ведь другие реальности – это фантастика, но когда дошло… Уже было поздно. Пользуясь тем, что Ириша и младшие спят, я сейчас погружаюсь в глубины своей памяти. Я знаю, что не переживу возврата, но и не возвращаться не могу, ведь малышкам нужны разумные, а здесь… И снова встают перед глазами картины из памяти.