Существо с глазами неправильного цвета, как всегда, уселось прямо перед его тесным домом. Он вырос в нем и жил — сменялись только видимые сквозь прозрачный кусок стены изображения. Иногда приходили вот такие же двуногие существа, как это, самое мелкое и слабое из них, через глаза которого можно было читать чужие странные чувства. Другим источником информации об окружавшем его мире был спрятанный внутри ящик, но тот все время подсказывал что-то не то. Можно было, правда, при большом желании почувствовать и соседство своих братьев, которые считали его Главным, — наверное, потому, что ящик не мог полностью подчинить его себе. Считало так и маленькое двуногое, которое вновь и вновь садилось у прозрачной стены и смотрело на него, проникая своим неправильным взглядом куда-то в самую глубь. И читалось в нем, в этом взгляде, что существо боится и уважает его — кого остальные братья называют Главным, и что покорно оно… Чему? Вот этого Главный понять уже не мог, как не мог понять и много другого.

«Мне мешают эти два ящика, — думал он, внимательно рассматривая устройство каждого внутреннего стыка. — Я знаю, что я должен жить не так; я должен охотиться — чтобы не зависеть от тех существ, что приносят мне пищу, но ящик-то связывает меня снаружи. Я должен думать, понимать мир — но ящик старается навязать мне только свою память, и я не могу понять, что в моей голове принадлежит мне, а что — ему. Наверное, он не прав уже потому, что мал. Правда, он, кажется, принимает память двуногих, как мой мозг принимает чувства этого вот существа… Но все равно это неправильно, потому что я должен знать о них все — или не знать ничего вообще, чтобы не было путаницы».

И маленькие глазки внимательно ощупывали изнутри соединения и стыки ящика-дома, в то время как сознание пыталось проникнуть внутрь и разобраться в маленьком ящике-памяти.

У ящика-дома было сразу два потенциально слабых места: прозрачная пластина и дверца-кормушка с окружающей ее полоской стыка, чем-то напоминающей такую же дверцу, но много большую.

Несколько раз Главный специально прислушивался и «причувствывался» к процессу открывания маленькой дверцы — здесь ему помогал и ящик-память…

Постепенно образ замка вырисовывался в его сознании все четче, и скоро Главный уже представлял себе, как устроена дверь. Он не ошибся, предполагая, что большая открывается почти так же, как и малая. Но и еще кое-что новое обнаружил он в себе: если смириться с некоторыми неприятными ощущениями, можно заставить внутренний ящик послать невидимые волны, способные этот замок открыть. Теперь дело оставалось за малым: подобрать нужную длину волны.

Снова и снова, напрягая свою волю, Главный учился, и мир, казалось бы, навсегда отрезанный от него стенами ящика-дома, расширялся. Иногда волны малого ящичка совпадали с другими — тогда голова раскалывалась от боли, но в ней возникали слова. Вскоре, как ни странно, он уже почти полностью понимал язык двуногих и, сам не зная зачем, учился по ночам издавать звуки, похожие на их собственные.

Ему казалось, что дело продвигается крайне медленно, но на самом деле любой гений, любой вундеркинд позавидовали бы скорости его развития.

И вот наконец его час пробил.

Некоторое время Главный дожидался, пока уйдет двуногое с неправильными глазами и яркими мыслями, затем сконцентрировался на замке… Все его тело пронзила дрожь, когда механизм ответил сходной вибрацией. Что-то сдвинулось внутри замка, и Главный почти инстинктивно поддел край стыка кончиком щупальца, словно кто-то подсказал ему, в какую сторону надо толкать металл. Дверца распахнулась легко и бесшумно.

Не веря в успех, Главный осторожно высунул морду, потрогал лапой пол — путь действительно был свободен. От радости его хвост зазмеился, и монстр одним прыжком очутился в коридоре. Как велик был в сравнении с ящиком-домом открывшийся перед ним мир!

Он попробовал пробежаться, залетел на стену, сделал «мертвую петлю» с заходом на потолок и вернулся в прежнее положение: долго находиться вверх ногами несколько мешал внутренний ящик.

В этот момент дальняя дверь коридора снова открылась — и восторг сменился страхом. Что сделают двуногие, увидев его на свободе? «Ну нет — они не загонят меня на место! — возмутился Главный, быстро взлетая на потолок. — У них просто не хватит силы! А кто сильнее — тот и свободнее!!!» В коридор вошло то самое мелкое неправильноглазое существо, и монстр ощутил раздражение от его видимой слабости. И это они — вот эти ничтожества — так долго держали его взаперти?!

Первым же его побуждением было схватить двуногое и засунуть в свою прежнюю клетку, и спорить со своим желанием Главный не стал. Стремительный бросок помог ему сжать мелкое существо в своих щупальцах — в последний момент оно заметило движение и обдало Главного волной смешанного с покорностью страха, затем щупальца разжались (почему-то на них осталось что-то липкое) — и существо упало в угол, не излучая больше ничего.

Это несколько озадачило Главного: он привык знать, что от двуногих, да и от всех живых существ исходят некие волны. Дверца, уже готовая захлопнуться, осталась на месте. Упавшее двуногое и не попробовало подняться — и Главный удивился еще больше. Он потрогал его тело щупальцем, затем — лапой, но без всякого эффекта, только пятна красной жидкости остались на его ладони. И еще от двуногого вкусно запахло. Запахло едой, которую помнил его инстинкт и которую он еще ни разу в жизни не пробовал на вкус.

«Но почему оно все-таки не движется?» — спросил сначала себя, затем свой ящик Главный. Ответ пришел не сразу и прозвучал так: «Раз оно не движется — значит, оно мертво». Мертвое двуногое — пища. Так говорил ящик-память. Чужое мертвое двуногое.

Но можно ли было считать чужим ЭТО?

«А какая разница! — решил он наконец. — Они все мне одинаково чужие. Все. Это их ящик умеет делить их на своих и прочих — но почему я должен его слушаться? И почему, если они „свои“, то они не пускали меня на свободу? Почему от их ящика мне так часто бывает неприятно? Свои так не поступают!» Вместе с этой мыслью всплыл и голод.