Теперь уж ей пришлось его дожидаться. Мать Игоря, Вера Ильинична, встретила Лялю как старую знакомую: оказывается, она много слышала о ней от сына. У них сразу же завязался живой разговор, легко переходивший с одной темы на другую: вспоминали хорошее прежнее время, говорили о страшной дороговизне, о том, как трудно стало с продуктами; обсуждали Лялины дела – как же ей все-таки устроиться на работу. И о чем бы ни шла речь, – Ляля это сразу приметила, – Вера Ильинична неизменно и, очевидно, непроизвольно говорила о сыне: а вот что сделал, или сказал, или подумал по этому поводу ее Гога. Сначала это показалось Ляле обычным выражением материнской любви, материнского, в чем-то слепого, восхищения сыном, но чем дальше, тем явственней раскрывалась в словах, даже в интонациях Веры Ильиничны какая-то другая черта, которая, очевидно, более всего и определяла ее отношение к Игорю. Это был безоговорочный авторитет сына в глазах матери, это было ее огромное уважение ко всем его мыслям и поступкам.

Ляля узнала, что с малых лет Игорь рос без отца, что уже подростком он понял свою обязанность помогать матери, быть для нее другом и опорой, а не обузой, и между ними установились отношения настоящего товарищества взрослых, хорошо понимающих друг друга людей. Как точно соответствовало все это тому представлению об Игоре, какое сложилось у Ляли еще со школьных времен! Не тут ли таилась разгадка его самостоятельности, замкнутости и упорства?

Ни разу за все время разговора они не коснулись теперешней жизни Игоря. Скорее всего, сама Вера Ильинична больше догадывалась, нежели знала о ней. Она проговорилась только, что в свое время, перед оккупацией, они с сыном должны были эвакуироваться, но в последний момент Игорь почему-то решил остаться. Ну что ж, ему виднее; в конце концов он прав: и здесь люди нужны!.. Эта деталь необычайно заинтриговала Лялю, и она едва удержалась от расспросов. Вот оно что!.. Значит, Игорь здесь не случайно, значит, ему кем-то что-то поручено!.. Кем? Что? Неужели она так и не узнает этого?!

Выяснилось также, что и на работу Вера Ильинична устроилась по настоянию Игоря. Она служила теперь кассиром на продуктовой базе, снабжавшей продовольствием немецкие войсковые части. Игорь сам выбрал для нее это место и через знакомых помог устроиться.

Мелькнул и такой интересный штрих: оказывается, Игорь зачем-то дважды ездил в Жмеринку. Вера Ильинична сказала об этом тоже мимоходом: «Когда Гога второй раз вернулся из Жмеринки…» Второй раз! Зачем? Что он там делал и кто его туда направлял?..

Был уже поздний вечер, когда вернулся Игорь. Он, казалось, нисколько не удивился, увидев Лялю.

– Вот хорошо, что ты пришла. Есть срочное дело.

При этих словах Вера Ильинична тотчас вышла в другую комнату, оставив их одних.

Игорь долго копался под старым комодом, стоявшим в углу комнаты, и, наконец, извлек оттуда пачку бумаги с отпечатанным на машинке текстом. «Листовки», – сразу поняла Ляля. Через минуту она уже читала:

«Немецкие фашисты считают свою армию непобедимой, уверяя, что в войне один на один она, безусловно, разобьет Красную Армию. Сейчас Красная Армия и немецко-фашистская армия ведут войну один на один. Более того: немецко-фашистская армия имеет прямую поддержку на фронте войсками со стороны Италии, Румынии, Финляндии. Красная Армия не имеет пока подобной поддержки. И что же: хваленая немецкая армия терпит поражение, а Красная Армия имеет серьезные успехи. Под могучими ударами Красной Армии немецкие войска, откатываясь на запад, несут огромные потери в людях и технике. Они цепляются за каждый рубеж, стараясь отдалить день своего разгрома. Но напрасны усилия врага… Недалек тот день, когда Красная Армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и села Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии, Эстонии и Карелии, освободит советский Крым, и на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена…»

– Будем расклеивать? – спросила Ляля.

Игорь молча кивнул.

– Я обещал передать задание для твоего Фомича, – сказал он. – Так вот, можешь дать ему часть листовок. Ты будешь расклеивать в своем районе, он – в своем.

– Хорошо, – согласилась Ляля. – Только, по правде сказать, этого и для меня одной маловато. На один зуб.

Игорь развел руками.

– Чем богаты, тем и рады. Вот скоро, возможно, типографию наладим, тогда дело пойдет по-другому… Ты когда собираешься клеить? В какое время?

– Ночью, конечно.

– Не советую. Лучше утром пораньше. Так спокойнее… Смотри! – с грустной укоризной покачал головой Игорь. Он явно сомневался в Лялиной осторожности…

…Было часов шесть утра, за окнами таяли предрассветные сумерки, когда Ляля, бесшумно собравшись, на цыпочках пройдя мимо спящей матери, выбежала на улицу. Холод пронизал ее, и, чтобы справиться с дрожью, Ляля заставила себя идти спокойно, дышать глубоко и ровно, освободив плечи от напряжения. Она прошла по улице до ближайшего перекрестка, свернула направо в переулок, потом отправилась назад, к своему дому. Кругом не было ни души. Город спал или, может быть, только начинал пробуждаться. Все было продумано заранее: в руке – кожаная плетеная сумка для провизии, в сумке, на самом дне, – листовки и жестяная банка с клеем. Одним движением руки, прямо в сумке, накладывается клей, другим – листовка пришлепывается к стене. Она попробовала проделать это и осталась недовольна собой: слишком долго возилась в сумке с клеем, кисточкой и листовкой, да и наклеила плохо: вон как морщится бумага.

Теперь нужно поскорее уйти на новое место. Главное тут – быстрота. Чем быстрей, тем вернее!.. Ну-ка, как во второй раз? Пальцы нащупали бумагу, расправили, сейчас кисточкой – раз, два, три и четыре. Теперь – ближе к фасаду, к самой стенке, чтобы издали не было заметно. И вот сюда, на ворота, здесь лучше будет держаться!.. А теперь вперед, не задерживаясь…

С третьей листовкой вышло совсем хорошо, четвертая неважно приклеилась, но зато быстро. Хватит! Что за привилегия этой улице: целых четыре листовки! Надо идти дальше.

И она пошла дальше, уже почти механически повторяя заученные движения. Только скорей, только скорей!..

Стоп! На перекрестке часовой! Увидел или нет?.. Свернуть в переулок! Но тут какой-то голос внутри заговорил упрямо и озорно: вон на том сером угловом доме наклеить. На том сером, под боком у солдата. И, уже ни о чем не думая, повинуясь охватившему ее азартному чувству, Ляля зашагала вперед, на ходу кое-как смочила клеем бумагу и, когда солдат повернулся к ней спиной, легонько пришлепнула листовку на стену. Все тем же уверенным шагом, высоко закинув голову, она продолжала свой путь, с трудом заставляя себя не оглядываться.

Если бы Игорь видел в эту минуту ее лицо, светившееся неподдельной счастливой гордостью и вдохновеньем, вероятно, он просто махнул бы рукой и не стал произносить никаких назидательных слов.

Скромная библиотека имени Крупской, помещавшаяся в одноэтажном кирпичном доме на Депутатской улице, рядом с домом-музеем писателя Коцюбинского, еще до войны была для Игоря Войцеховского излюбленным местом, где он просиживал целые вечера подряд. И сейчас он приходил сюда почти так же аккуратно, словно не желал менять своих привычек ни при каких обстоятельствах. Это действительно было на него похоже, только теперь уж не любовь к чтению, не укромный тенистый садик, где когда-то гулял и работал автор «Фата морганы», где так хорошо было посидеть наедине с книгой, и не знакомство с библиотекарями, предоставлявшими ему одному такую возможность, влекли Игоря на Депутатскую улицу. В тихой библиотеке имени Крупской сосредоточились ныне все его надежды и мысли, все то, чем он жил, и это были не книги и не заветная скамейка в саду, стоявшая и теперь в неприкосновенности среди старых каштанов.

То, с чем он уходил из библиотеки, называлось теперь одним словом – задание.

Дома, в квартире Войцеховских, слово это овеществлялось, превращаясь либо в поддельные немецкие документы, либо в листовки, которые предстояло распространить, либо в оружие, которое надо было припрятать. Оно, это слово, воплощалось в целую систему взаимоотношений с разными людьми, одни из которых знали Игоря Войцеховского как члена подпольной группы, другие – просто как Игоря, студента пединститута и «хорошего парня», третьи совсем не знали, но в силу той же железной системы выполняли его, Игоря, поручения.