Дорогой его не покидало волнение: вдруг Таганская не придет? Он обрадовался, еще издали увидев ее невысокую фигурку в пальто и шали. Обрадовался и в то же время подумал: «А все-таки она очень неосторожна. Ведь она меня так мало знает».

Они пошли молча. На Ленинградской, у двухэтажного кирпичного дома, Таганская остановилась. Только теперь, уже в подъезде, Квитко спросил:

– А кто они, эти ваши знакомые?

– Они мои родственники. Семья. Хозяин – старый кадровый рабочий.

Дверь им открыла маленькая полная женщина в очках с железной оправой. Она молча провела их через темную переднюю и только в комнате ответила на приветствие Таганской. Ольга казалась немного смущенной. Разматывая шарф с головы, она сказала:

– Тетя Катя, это и есть тот самый киевлянин.

Видимо, о его приходе было уже договорено.

Женщина пытливо оглядела гостя сквозь мутноватые стекла очков, протянула жесткую ладонь:

– Крыжевая, Екатерина Васильевна.

Что-то подкупающее было в ее сдержанности, в суровом, но прямом взгляде серых глаз.

Пока Квитко снимал пальто, из соседней комнаты вышел паренек в синей спецовке. На вид ему было не более двадцати лет. Он тоже, протягивая гостю руку, смотрел на него внимательно и не очень приветливо. Не по летам суровым казался весь его облик: совсем еще мальчишеское лицо с пухлыми обветренными губами, с черными, блестящими, аккуратно расчесанными на пробор волосами.

– Борис Крыжевой.

Как и мать, он сразу располагал к себе. «Хороший парнишка! Ему бы сейчас учиться да на лыжах ходить», – подумал Квитко.

Сели за стол: Квитко, напротив него – Таганская, слева на угол сел Борис. Екатерина Васильевна продолжала возиться в стороне.

Наступило неловкое молчание. Борис хмуро рассматривал свои кулаки. Ольга, видно от смущения, все время поправляла волосы. Теперь, без платка, она казалась значительно моложе.

Квитко улыбнулся:

– Вы не сердитесь на меня, что я вторгся к вам незваным гостем. Трудная вещь одиночество, да еще в такое время. В Виннице я человек новый.

– Чего там, – отозвалась из своего угла Екатерина Васильевна, – зашли и – ладно. Добрым гостям всегда рады.

Опять наступило молчание. Квитко напряженно думал: что же сказала о нем этим людям Ольга? Сказала, что он бывший коммунист, а теперь работает у немцев учителем? Пожалуй, последнее пока опровергать не стоит. Но в общем разговор надо вести в открытую. Только как быть с фамилией? Что ж, очевидно, нужно оставаться Самсоновым.

– Давайте познакомимся, что ли? Зовут Самсоновым, Трофимом Корнеевичем. Был политработником в Красной Армии. Под Киевом попал в плен. Освободился. Исходил всю Киевщину, Винницу. Теперь вот у вас.

– Политработником были? – переспросил Борис.

– Да.

– А теперь учителем работаете?

– Да.

– Что на Киевщине делается?

– То же, что и у вас.

– Понятно…

Борис поднял голову, в упор посмотрел на гостя темными глазами.

– Много пожгли они там?

– Порядочно.

– Расстреливают?

– Да.

Самсонов заметил: Борис сжал кулаки так, что побелели косточки в суставах.

– Жгут, Борис, и расстреливают.

Подошла Екатерина Васильевна, наклонилась, опершись локтями на стол, приготовилась слушать. Самсонов сказал:

– Рассказывать, собственно, нечего. У фашистов все и везде одинаково: одна политика, одни приемы.

– Зачем вы учителем работаете? – неожиданно спросил Борис.

Екатерина Васильевна недовольно покосилась на сына и, видимо, чтобы избавить гостя от ответа, быстро заговорила сама:

– Значит, и на Киевщине то же самое. А мы иногда утешались, думали: может, это только у нас… Киевлянам, может, полегче, или где-нибудь на Полтавщине… Видно, все одно.

Она поджала сухие губы, задумалась. Ольга тяжело вздохнула:

– Как сон все это.

– Я таких снов не видел, – бросил Борис.

– Нет, ты понимаешь, Боря, – Ольга, как вчера во время своей случайной встречи с Самсоновым, заговорила горячо, страстно, с возмущением: – Тетя Катя не верила мне, когда я ей рассказывала про Киев. И правда, не укладывается это в сознании. Значит, это повсюду, в каждом городе. Организованно, по плану…

– Ладно уж, хватит, – перебила ее Екатерина Васильевна и снова ушла к себе в угол.

Самсонов все присматривался к ее торопливым движениям. Одернула сына и Ольге не дала договорить. Это хорошо. Ольга слишком доверчива; Борис излишне горяч; кажется, только она одна сознает всю меру опасности. И она, конечно, права, что сердится на Ольгу и на сына: можно ли быть такими легковерными и так откровенно болтать с незнакомым человеком!..

Постучали во входную дверь. Борис пошел открывать. Вернулся он с мужчиной лет пятидесяти, худощавым, небритым, одетым в старый мешковатый пиджак шинельного сукна, в резиновые сапоги.

– Знакомьтесь, – сказал Борис. – Отец.

– Крыжевой, Иван Андреевич.

– Самсонов.

Иван Андреевич равнодушно отвернулся в сторону, сказал Екатерине Васильевне:

– Устал я. Давай там чего-нибудь на стол, если есть. А потом спать.

Самсонов почувствовал, что пора уходить. На первый раз достаточно. Главное было ясно: люди это свои, советские, люди крепкие. С такими можно иметь дело.

Его не задерживали, но Екатерина Васильевна сказала на прощанье:

– Заходите, если будет охота. – И снова: – Добрым гостям всегда рады.

Таганская вышла с ним в переднюю открыть дверь. Самсонов в темноте нащупал ее руку.

– Спасибо, Ольга. Правда, родичи ваши, кажется, не очень довольны, но это с первого раза. Вам совет: больше никому – ни здесь, в Виннице, ни в Киеве – про приемник не рассказывайте. Жизнь свою и чужую надо беречь…

Ощупью спускаясь по темной лестнице, Самсонов думал: «Интересно все-таки, связаны ли Крыжевые с какой-нибудь организацией или только слушают радио?»

Сзади раздались торопливые шаги. Кто-то догонял его. Самсонов остановился. В полутьме он не сразу узнал Бориса. Тот молча взял его за руку, отвел подальше от входа, под лестницу.

Через открытую дверь сюда падал свет с улицы. Лицо у Бориса было напряженное. Он близко придвинулся к Самсонову, сжал кулак.

– Вы говорите, что вы учитель… Возможно… Я не знаю, кто вы и что вам надо… Но если что плохое задумали – знайте, что я не один. Расправиться с вами сумеют…

Самсонов взял его за плечи, легонько встряхнул.

– Поздно предупреждаете, Борис. Я уже знаю все. И про приемник знаю… Я денька через три загляну. Приемник в нынешние времена – клад. Надо его использовать по-настоящему. Давай руку.

На улице мимо подъезда, твердо чеканя шаг, прошел патруль. Борис задержал Самсонова.

– Как вы доберетесь? Может, у нас останетесь?

– Не стоит, как-нибудь доберусь. Документ у меня есть. Хотя лучше, конечно, с ним не попадаться… До встречи!

Борис вздохнул с облегчением. Видно, он наконец, впервые за весь вечер, поверил Самсонову.

Через несколько дней Самсонов зашел к Крыжевым вторично, уже без Ольги: она уехала обратно в Киев. На этот раз разговор был куда откровеннее.

Утром Самсонов увидел на улице листовку. Он вышел из своего подвала, остановился в воротах, задумавшись, куда направиться, и вдруг заметил на стене дома, у самых ворот, листок бумаги с отпечатанным на машинке текстом. «Внимание! – прочитал он. – Прочти и расскажи знакомым. Вот что говорится в приказе от 23 февраля». Он быстро прочитал все от первой до последней строки и пошел, не разбирая дороги, потрясенный даже не столько смыслом прочитанного, сколько самим фактом, что ему удалось это прочитать на улице оккупированного города. В первые же минуты встречи он рассказал об этом Ивану Андреевичу.

– Это вы первый раз листовку увидели? – удивился тот, словно речь шла о чем-то обычном.

Сегодня он был настроен гораздо приветливее, чем в первый раз. Словно в ответ на рассказ Самсонова он заявил открыто и даже с каким-то вызовом: