— Я заключенный, мне можно приказать все, что угодно.

— Понятно… Это его любимый прием. Он знает, что их собачью породу я на дух не переношу.

— Да, мне так и было сказано — таких как он, вы близко не подпускаете.

— Не удивительно. Ему хорошо известны мои принципы.

Я промолчал. Не мне, «зэку вонючему» обсуждать начальство с посторонними.

— Вы знаете, чем для вас закончится участие в этом деле?

— Скорее всего — меня убьют.

— И вы так спокойно говорите об этом?

— А разве я могу что-то изменить?

— Знакомый фатализм, — вдруг улыбнулся Князь. — Вы ведь сын Евграфа Евсеевича Третьяковского?

— Я много лет не слышал этого имени.

— Мне известно о печальной участи ваших родителей и родной тети. Примите мои искренние соболезнования.

— Спасибо, Нестор Алексеевич! — сказал я. — Хотя прошло уже тридцать семь лет.

— Ваше имя, сударь?

— Евграф.

— Я не могу позволить, чтобы эти палачи застрелили сына моего сослуживца только лишь потому, что им нужно прикрыть свои грязные делишки.

— Нестор Алексеевич…

— Князь Трубецкой к вашим услугам!

— Ваше сиятельство, но как вы сможете меня защитить?

— Это моя забота, Евграф Евграфович. Возвращайтесь к вашей спутнице. Я попрошу Аню вас накормить. Я бы сразу сделал это, знай, что вы из застенок.

— Благодарю, князь. Только мне нужно будет вернуться.

— И об этом не извольте беспокоиться.

Я вернулся в комнату, где скучала в одиночестве Лидочка. А через десяток минут Аня, княжеская горничная, пригласила нас в столовую. После осточертевшей перловки с комбижиром и пустых щей, скромная по меркам высшей аристократии трапеза, состоявшая из картофельного пюре и телячьих отбивных, овощного салата и чая с шарлоткой показалась мне пиром богов. Даже вольняшка Лидочка и та была в восторге от ужина, которым нас накормили в этой необыкновенной московской квартире. На зарплату секретарши не зажиреешь. Дабы развлечь нас, горничная включила радиоприемник, нашла волну, на которой звучал американский джаз. Я обратил внимание на то, что аппарат иностранного производства и ловит станции, передающие на коротких волнах.

Прошло около часа, когда их сиятельство, князь из плодовитого рода Трубецких, изволили вернуться. Он вошел в столовую, как ни в чем не бывало, велел Ане подать хересу. Самолично разлил по бокалам вино и принялся светски болтать с Лидой. Они говорили о кинофильмах, новейшем балетном спектакле в Большом, о выставке в Пушкинском музее. Единственная тема, которой они не коснулись, это похороны вождя, которые в эти минуты проходили всего-то в паре километров от этой тихой уютной квартиры. Князь ни словом, ни жестом не упомянул о том, удалось ли ему решить мою проблему? А что если Кукольник до сих пор сидит в машине во дворе и ждет меня? Стоит ли лишний раз злить подполковника госбезопасности? Может, Трубецкой этого не понимает? Он, наверняка, никогда не был зэком! Когда в столовую вошла Аня, чтобы убрать посуду, князь обратился к ней:

— Аня, соблаговолите показать нашей гостье ее комнату и позаботьтесь о ней.

— Хорошо, хозяин! — кротко откликнулась горничная. — Идемте, сударыня!

Самое странное, что Лида покорно поднялась и вышла следом за нею.

— Что это значит, ваше сиятельство? — спросил я так, словно на мне был мундир офицера царской армии и я мог вызвать старого князя на поединок.

— Девушка пока останется у меня, — невозмутимо ответил он.

— Она не ваша прислуга, а советская служащая. Ей завтра на службу.

— Ей там нечего делать. Да и вам — тоже.

— Это не мне решать. И не вам.

— Касательно первого — согласен, а вот насчет второго, не будьте так уверены.

— Послушайте, князь, я благодарен вам за теплый прием. Я на пару часов словно вернулся в детство, но даже если вы искренне верите в свое всемогущество, это не значит, что «бывший» в этой стране может обладать властью, превышающей власть ЧК.

— Даже чекисты — это всего лишь мужчины. Им тоже хочется порою выскочить из портупеи и побыть людьми со всеми присущими человечеству пороками и слабостями. Марафет, девочки, которых не нужно уламывать и которые при этом не заразят сифилисом, камушки в кубышке про черный день — все это влечет даже партийных. И разумеется, им нужен кто-то, кто обеспечит их всем этим за некоторую долю влияния. И будет держать язык за зубами.

— Так вы всего лишь разбойник, ваше сиятельство, Ванька Каин.

— Не говорите глупостей, месье Третьяковский! С волками жить по волчьи выть. Я уже не говорю о том, что для вас этот Ванька Каин может оказаться небесполезным. Ваш подполковник решил сбежать из Страны Советов, для этого он попросил меня достать ему подлинные документы сотрудника финской дипмиссии. В обмен он готов был поделиться частью награбленного им конфиската. До вашего появления, я намеревался провести эту сделку так, как наметил изначально. Чекистам я не доверяю, поэтому заранее выяснил местоположение тайника с сокровищами, которые когда-то принадлежали древнейшим родам империи. И все же, я решил сдержать слово и отдать этому палачу требуемые им документы, но при условии, что товарищ чекист немедленно покинет Москву. И планы свои я изменил благодаря вашему здесь появлению. Так что Кукловод вам теперь не опасен.

— Что ему мешает поручить мою ликвидацию кому-нибудь еще?

— Не — что, а — кто. Я мешаю. Когда товарищ чекист пересечет финскую границу, он будет арестован. Его документы могут ввести в заблуждение наших пограничников, но не финских, люди, которые их изготовили, учли некоторые нюансы. Так что его вы больше не увидите.

— В таком случае, я могу вернуться в тюрьму.

— Да что же вас так тянет в застенок?

— Потому что побег мне обойдется дороже.

— Хорошо. Когда вам нужно вернуться?

— Завтра. Крайний срок — пятнадцать ноль ноль.

— Вот завтра и решим.

— Хорошо. Я не против побыть на свободе лишний десяток часов. Только зачем же держать здесь Лиду. Отпустите ее домой.

— С ума сошли! На улицах стреляют. Не успел большевистский царь преставиться, как бояре да холопы уже сводят старые счеты.

Спорить с их сиятельствами я не стал. Ему виднее. От еды и выпивки меня клонило в сон. Хозяин вновь кликнул горничную и она показала мне, где можно принять ванную, выдала умывальные принадлежности и чистое белье. Когда я вышел из ванной, Аня проводила меня в спальню и… осталась. Похоже, гостеприимство их сиятельства не знало границ. Я не стал ни от чего отказываться и впервые за четыре года выспался. В шарашке будили в шесть утра, даже если ты полночи обсуждал с коллегами мировые проблемы. В гостях у Князя не было таких жестких правил. Я проснулся, когда уже не мог спать. Ани рядом не было, она хлопотала по-хозяйству. Умывшись, я вышел в столовую, где уже сидела Лида. На меня она старалась не смотреть.

Из чего я сделал вывод, что Трубецкой тоже не оставался минувшей ночью без женской ласки. Ну что ж, тот кто потакает чужим порокам, и сам не будет вести монашеский образ жизни. После обеда, когда до окончания увольнительной оставалось всего три часа, Князь велел мне собираться. Долго ли зэку собраться, только подпоясаться. Когда Аня проводила меня в прихожую, я уж было собрался выходить, как появился хозяин квартиры. Надел медвежью шубу и шапку, сунул ноги в подбитые мехом боты — ни дать ни взять — старорежимный барин. Мы вышли в подъезд, спустились на первый этаж. Вышли во двор. Там стоял солидный шестиместный «ЗИМ» темно-вишневого цвета. Возле него маялось трое парней. Один из них оказался охранником, который встречал меня в прихожей, остальные были похожи на него, как однояйцевые близнецы.

Бойцы открыли перед хозяином заднюю дверцу, то забрался внутрь и поманил меня за собой. Я уселся рядом. Охрана тоже заняла свои места. Лимузин выкатил в переулок и двинулся к Первой Мещанской. Траур по почившему вождю еще продолжался, но народ уже не застывал со скорбными лицами в направлении Кремля, а шагал по неотложным своим делам. Меня терзали собственные заботы, я опасался опоздания. «ЗИМ» выехал за Калужскую заставу и помчался быстрее. Своих часов у меня не было, но я поглядывал на часы на приборной панели роскошного по советским меркам автомобиля. На меня то накатывала волна глухого отчаяния, то из-под нее пробивался робкий росток надежды.