Вернувшись в номер, Андрей стащил с себя одежду – она вся пропахла по́том после жары в поезде. В рюкзаке имелся еще один комплект вещей, чуть более чистый. Надо бы найти способ постираться, как это тут делается? Принял душ и завалился на промятую койку.

За окном висело зимнее солнце, оно поднялось уже высоко, но так и осталось оранжевым, как на заре. Видимо, из-за густого, непробиваемого смога, вечно стоящего над столицей.

Опять сильно клонило в сон, сказался ранний подъем и беспокойная ночь на верхней полке. Андрей понимал, куда, скорее всего, опять утащат его воспоминания… Ну на фиг, лучше пойти перекусить.

Огневский пообедал в маленькой харчевне. Что хорошо в Китае, даже на дорогой «иностранной» улице всегда есть несколько копеечных забегаловок для пролетариата. В «Желтороссии» их называют «чифаньки», от глагола «чифань» – «есть».

Это, кажется, был рекорд: самый дешевый обед в истории Андреевых скитаний по Поднебесной – один юань. Столько стоила порция паровых пельменей с маленькой миской острого соуса. Напитки в чифаньке не подавали, на столе просто стоял термос с бесплатным кипятком. Огневский уже приучился делать, как китайцы, – носил с собой пластмассовую флягу и пару пакетиков зеленого чая.

Один юань – это вообще сколько? Центов пятнадцать американских… Да уж, при таких ценах, да с деньгами, которые недавно перевел отец (Андрей отказывался, но родитель настоял), можно прожить в КНР довольно долго. По крайней мере, пока работают российские банковские карточки на имя Андрея. Если военная прокуратура всерьез примется за его дело, могут и заблокировать.

С Огневским-старшим созвонились сегодня утром, и новости были скверные: федеральный розыск объявлен, по обвинению в «хищении ценных военных разработок» (что бы это ни значило). Добиться чего-либо по отцовским и дядиным каналам пока не удается.

– Так что сиди в Китае и не рыпайся, – подытожил отец.

«Надо будет снять со счетов все деньги, – думал сейчас Андрей, – и больше карточки не светить. Ладно еще если заблокируют. Но ведь по транзакциям прекрасно видно, где я нахожусь… Возьмут и запросят у китайцев, чтоб депортировали. Хотя вряд ли, много чести начинать дипломатическое дело из-за простого сержанта, чего-то там якобы укравшего…»

Бродил по улицам, пока не стемнело. Вечерний Пекин оказался куда симпатичнее дневного – не видно постылой коричневой дымки. Так же сильно пахнет гарью, но к этому Андрей быстро привык и перестал замечать. Кругом горят вывески, чуть менее яркие и хаотичные, чем в провинциях. Приятно шагать неизвестно куда в этом мареве огней, среди бесконечной азиатской толпы.

Если б не проклятые воспоминания… Уже стало понятно, что прогнать их не удастся, что историю роковой операции придется снова, неизвестно в какой раз, прожить до самого конца. Ладно, пускай пройдет скорее.

…Бег наконец закончился. К селу группа подходит медленно, максимально тихо, чтобы не нарваться на дозор или не словить пулю с «фишки».

А Андрею лезут в голову неуместные мысли об ироничности бытия. Это селение называется Толстой-Чу, в честь Льва Николаича, который прожил тут несколько месяцев во время службы на Кавказе.

Знал бы пацифист и вегетарианец Толстой, трогательно жалевший даже домашнюю скотину, какие дела будут твориться здесь через полтора века. Что это место станет убежищем человека, ответственного за убийства тысяч. И что за ним придет отряд профессиональных бойцов, готовых на все, дабы добраться до его глотки.

План операции все помнят до мелочей. Мурзинов лишь поворачивает голову в сторону Огневского и дает знак рукой. Андрей отделяется от товарищей, начинает пробираться через рощу каких-то деревьев со слегка серебристыми листьями.

Она заканчивается над небольшим обрывом, с которого виден южный край села. И то самое неприметное здание, где по полученным данным оправляется от ран неуловимый господин аль-Хази. Одноэтажный дом, но добротный, каменный. Типичная советская архитектура – раньше тут был то ли сельсовет, то ли еще какое-то учреждение. «Борцы за свободу», естественно, отковыряли с фронтона серп и молот.

Чуть поодаль в черноте угадываются очертания прочих построек. Ни одного огонька кроме тех, что вокруг домика Хази. Еще одно мертвое, пустое село, откуда давно разбежались люди…

«Если когда-нибудь в Чечню вернется нормальная жизнь, – мелькает в голове у Андрея, – это будет настоящее чудо…»

Под прикрытием деревьев Огневский занимает позицию для наведения. Не торопясь достает из рюкзака целеуказатель, проверяет, включает. Ложится на землю, пристраивая прибор на большой серый камень.

Еще в Москве, впервые увидев устройство, Мурзинов одобрительно покивал:

– Ладное изделие. Как ты его назвал?

– «Лорнет», товарищ майор.

– Звучит, – усмехнулся Мурзинов. – И все по нашей традиции. Чем разрушительнее оружие, тем безобиднее должно быть его имя.

Теперь Андрей лежит на холодной земле, смотрит в окуляр целеуказателя на домик Хази. Света немного, возле объекта лишь один еле живой фонарь. Но авианаводчику и не нужно рассматривать цель в деталях. У ракет «воздух-поверхность», которые прилетят по его указанию, радиус сплошного поражения – двадцать метров.

И опять почему-то Огневскому приходит в голову Толстой. Если тому ружья и пушки казались противоестественным ужасом, что бы он сказал о самонаводящихся ракетах, что ревя падают с неба и сносят целые дома…

Теперь остается ждать. Андрей знает, что еще один член отряда, Покровцев, уже тоже отделился от остальных. Он займет восточнее по склону позицию со снайперской винтовкой. А Мурзинов и Кистененко под его прикрытием подберутся к домику и проникнут внутрь.

– Запомни, генерал-майор, – говорил Мурзинов Огневскому перед операцией, (даже он подхватил проклятое прозвище!). – Твой «Лорнет» должен сработать только в двух случаях. Первый, если мы возьмем Хази, но тихо уйти с ним не сможем, если поднимут тревогу. Тогда делаешь так: южнее домика, за помойкой, у духов что-то вроде стоянки транспорта, джипы в основном, но есть даже БТР. Наводишь ракету туда, выйдет знатный трах-бабах. Насчет гражданских не переживай, их давно в селе не осталось, народ разбежался еще во время первой войны. Стояло брошенное, пока недавно боевики госпиталь не устроили. Шарахнешь по технике, отвлечешь их и дашь нам шанс убраться в лес. Надо очень постараться забрать Хази живым, устранять будем только в крайнем случае. Ну и второй вариант… – Майор неожиданно слегка улыбнулся, но совсем невесело. – Это если взять его не удастся. В этом случае ты и будешь «оружием последнего шанса». Тогда наводишь на дом или на любую точку, где будет Хази. Мы постараемся задержать его на одном месте, чтобы тебе хватило времени. Он не должен уйти живым, ни при каких условиях. Понял? Нет, точно понял? Даже если в зоне поражения буду я, – он почему-то проводит рукой по волосам, – все равно ракета должна прилететь. Это приказ, сержант, подтверди, что принял.

– Так точно, – ответил Огневский, хотя внутри его всего обдало холодом.

Андрей вернулся в хостел часам к десяти вечера и наткнулся в холле на оживленную многоязычную толпу. Точно, ведь новогодняя ночь!

– Эй, чувак! – обратился к нему по-английски какой-то веселый негр, уже серьезно поддатый. – Ты похож на того, кто ценит хорошие напитки. Скинемся на бутылку рома?

Андрея слегка покоробило – что, на алкаша стал похож? Но он уже приучился в своем путешествии доверяться прихотливой китайской судьбе. Да и чернокожий парень так искренне и весело улыбался, что язык не повернулся отказать.

Взяли полтора литра «Гавана Клуба», уселись за большой общий стол среди прочих гостей.

После первой оказалось, что новый приятель Огневского – настоящий кубинец. Выпили за Victoria Siempre, Че, Фиделя и Рауля. Парня звали Гидо, он познакомил Андрея со своей подружкой-китаянкой. Та была неразговорчива, но задорно выпивала, наравне с мужиками.