– Какого чëрта, Марк?! – Но он развернулся и упал рядом, провалившись в снег немного глубже неё. – И что ты, позволь узнать, делаешь?

– Дышу.

Даже раздражение улеглось, поражëнное странностью происходящего. Стелла отупело пялилась на парня, ничего больше не объяснившего и смотревшего куда-то ввысь. Марк улыбался и выглядел абсолютно беззаботным дурачком, делающим странные, непонятные вещи и ставящим окружающих людей в неловкое положение. Он поëжился – снег заскрипел, трещинки нарисовались на блестящей поверхности, – и закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул. Белый пар родился на губах, застыл на секунду и поднялся, медленно растворяясь в полумраке.

– Холодно, – проворчала она, но не встала, наверное, потому что сугроб слишком сильно поглотил Стеллу и попытки выбраться только глубже закопают её – настоящие зыбучие пески. Только снег. – Ерунда какая-то…

Они оказались на краю небольшой площади: никто не заметил бы под деревьями двух человек, наполовину провалившихся в сугробы и отмораживающих всё что можно и нельзя было. Тени укрыли их так же, как они с наступлением ночи накрывали мир. Они стекали с самого неба.

Стелла подняла взгляд, скользнув им по бесконечному количеству окон, пробираясь сквозь ветки дерева, рассекающие небосвод. Фонари находились где-то дальше, а там, где они лежали, была почти маленькая ночь, обнявшая двух сумасшедших. Может, от этого, а может, потому, что она умела смотреть… Смотреть и ждать – долго-долго, – пока они не покажутся, не осмелятся явиться тем, кто желал, тем, кто любил их. Искренне и по-настоящему. Сначала одна точка, потом другая, но уже дальше, а за ней уже третья, четвëртая – так быстро, неожиданно сотни звëзд рассеялось по куполу. Крупицы светил, слишком далëкие, чтобы быть такими, какими их рисуют люди, какими представляют дети, наряжая ëлки, какими фантазируют писатели. На самом деле звëзды – это всего лишь крохотные кусочки света. Одни были ближе, другие – дальше. Где-то рука Создателя дрогнула, и получилось нечто скученное, что-то такое, названное людьми созвездиями, а где-то, напротив, бросила уверенно и аккуратно. Там блестели яркие, но одинокие звезды.

Холод пробрался и под пуховик, но не коснулся сердца, трепетно бьющегося в созерцании. Стелла вдохнула так глубоко, как никогда, казалось бы, до этого, и выдохнула в небо очередной клуб пара, нарисовавшего в воздухе узор. Тело размякло, растеклось по сугробу, принявшему его форму. Мысли перестали гоняться по кругу – они улеглись, успокоились и почти затихли. Волнения, тревоги отступили, очарованные, поглощенные снегом.

Снежинки кружились, падали и таяли на лбу, носу, губах. Как если бы звëзды начали падать, целуя её холодными касаниями.

Так они лежали в молчании, погрузившись в зимний вечер с его завораживающей красотой. Неожиданно дурацкая идея Марка перестала казаться глупой и странной: Стелле начинало нравиться лежать в сугробе, обнявшем её руки, ноги и тело, смотреть на небо и ни о чëм не думать.

Только холодно.

– Как ты до этого додумался? – Говорила она тихо, но Марк всё равно услышал.

– Как-то само получилось. В школе я был не самым популярным парнем, представляешь?

– Не может быть!

– Сам каждый раз удивляюсь. У тех ребят точно не было вкуса, – даже не смотря, Стелла услышала улыбку в его словах, однако, с трудом повернувшись, наткнулась на выражение, похожее больше на маску, чем на что-то живое. Так улыбалась Маша, когда говорила, что всë хорошо, а потом плакала в туалете. – Но, как я понял, они в целом были противниками счастья и радости, поэтому все те, кто жил лучше них, оказывались вне школьного закона. Так, в один из дней мне сильно досталось. Трое парней перепутали меня с пиньятой, долго мутузили и оставили валяться на снегу.

– Ты мог замëрзнуть до смерти.

Марк пожал плечами, насколько это было возможно.

– Не знаю, сколько я так валялся, но помню, небо тогда было потрясающим. Такое красно-жëлтое, как кончик тлеющей сигареты. Больше я такого не видел.

Зашуршала его чëрная куртка. Марк на одну руку глубже провалился в сугроб, но сумел выудить из кармана чупа-чупс в фиолетово-розовой обертке. Покрутил сладость в руках, замявшись на несколько секунд.

– Хочу бросить, – вздохнул он. – Стоматолог по головке меня не гладит за пристрастие к сладкому. Стоит только немного перенервничать и руки сами тянутся.

– Значит, ты сейчас нервничаешь? – Стелла вздёрнула бровь. – По тебе и не скажешь.

– Про таких, как я, Станиславский прокричал бы, что верит! – Уголок его губ дрогнул. – Хочешь? У меня годовой запас этих вредностей. Правда, вкусовое многообразие хромает.

– За бесплатно и отраву можно съесть.

Марк тихо рассмеялся и зашевелился, пытаясь достать из кармана ещё один чупа-чупс в похожей обёртке. Он услужливо снял её и протянул Стелле, которая прищурилась, попыталась приподняться на локте и почти провалилась по самый подбородок. Ругань сама слетела с языка, чем вызвала у Марка очередной приступ веселья. Как бы он не помер от смеха, лис чёртов! Преисполненная вредности, Стелла укусила конфету зубами и протолкнула в рот.

– Вишня? Не такая уж и сладость!

– Упс, – отозвался Марк.

Какое-то недолгое мгновение они молча потворствовали своим слабостям, совершенно не представляя, как на ледяных ногах выбираться из сугроба. Впрочем, они и не делали этого.

– Зачем рассказал? – Из-за конфеты во рту слова прозвучали невнятно.

– Почему нет?

– Не каждый готов признаться, что был жертвой травли.

Марк покачал во рту белую палочку, размышляя над её словами.

– Если я не буду говорить об этом, получается, они всё-таки победили, разве нет?

Снова тишина. Стелла крутила услышанное в голове: сказанное им имело для него значение, но она не знала, как относиться к такому откровению, поэтому не могла найти подходящих слов вопреки всем психологическим трюкам, вложенным ей в голову за годы обучения. От неловкости, что завладевала ею с каждой минутой, спас пиликнувший телефон. Достать его было настоящим испытанием, которое почти закончилось снежным захоронением, но в конечном итоге, отделавшись горсткой снега в кармане, Стелла включила экран и открыла присланную фотографию.

– Они помирились, – заключила она и показала Марку сообщение.

Немного смазанное, слегка засвеченное изображение Маши с красными щеками, припухшими глазами и окончательно растекшейся тушью. Она обнимала бледного парня в больничном костюме. У Паши растрëпанные, прямые, золотистые волосы, несколько пластырей на лице скрывали скученные на скулах и носу веснушки. Он смущëнно гладил девушку по волосам, кривовато улыбался и не смотрел в кадр, пока Маша показывала камере язык и хмурилась.

Ответом был простой, но очень говорящий жест среднего пальца и поцелуйчик. Стелла вздохнула, выключила телефон.

– Стелла, – она взглянула на Марка, встретившись с каким-то сложным выражением лица. Он будто почти разгадал загадку, но не понимал её до конца. – Ты говоришь, что не можешь улыбаться. Губами – возможно, но глаза твои улыбаются. Они так блестят, что нельзя не улыбнуться в ответ.

Но он не улыбался. И эта серьëзность – она ему шла.

Сначала Стелле хотелось издеваться над его идеей, потом ей понравилось, она расслабилась, наблюдая за небом и слетающим с губ белёсым паром, но затем стало невыносимо холодно. Стелла мëрзла, пока они бежали – или, скорее, ковыляли на негнущихся ногах – в больницу, до палаты, к больничной койке Паши. Когда ребята вернулись, Маша окинула их удивлëнным взглядом и изогнула чëрную бровь.