Не отрывая взгляда от зеленовато-синих окон с блëк-лым свечением, Маша подметила:

– Ты даже не спросил, кто мы такие и как связаны с Пашей.

– Да незачем, – Марк повернул ключ и вытащил его. – Я знаю, что ты его девушка, о которой он никому не рассказывал. Не понимаю, правда, почему. Классная девчонка! Паша совсем плохой лжец, поэтому у нас в группе уже какие только слухи про тебя не пошли.

Маша скривилась.

– Для человека, который пытается что-то скрыть, ставить это «что-то» на экран блокировки достаточно недальновидно, – он улыбнулся ей, пожимая плечами. – Не бери в голову. Пойдëмте. У нас и так осталось очень мало времени.

– Подожди, – она дëрнулась, хватаясь за его плечо. – Скажи, что с ним? Ничего серьëзного?

– Знаешь, я сказал бы, но, думаю, такое он должен объяснить тебе сам.

Снег хрустел под ногами. Морозец щипал нос и щëки, пробираясь под куртки и тëплые кофты. Три фигуры выскочили на площадь перед больницей, успев по колено погрузиться в сугробы, разбить тишину бранью и спугнуть голубей – безумных созданий, которым всё было нипочëм даже зимой. Маша молчала весь путь, Марк что-то тихо напевал, а Стелла с искренним интересом наблюдала за следами, остающимися на новом слое снега. Ей нравился скрип под ботинками и как идеально ровный, нетронутый снежный пласт ломался, принимая форму узоров подошвы.

Но если раньше Маша казалась бледной тенью обычной себя, то когда с боем через хмурых медсестëр ребята добрались до палаты, она вообще растворилась в пространстве. Волосы потеряли былой лоск, джемпер промок, снег только растаял на коленках, а щеки и глаза были немного припухшими то ли от холода, то ли от слëз, которые она успела проронить. Умела же она плакать так, что никто не замечал – тихо, безмолвно, неощутимо. Стелла могла только позавидовать этому.

Белый халат усугублял выражение её лица, превращая в кривую гримасу.

– Давай, – подтолкнул её Марк, у которого забавно запотели очки. Свет больничных ламп наконец прорисовал его лицо достаточно, чтобы вызвать в Стелле неприятное чувство дежавю. – Мы подождем здесь.

– В любом случае, если он умрëт, я его убью.

– Напомни мне в следующий раз, что не стоит становиться твоим врагом, – подыграла ей Стелла, на что Маша только улыбнулась и быстро дëрнула ручку, исчезнув за дверью. – Любовь – это слишком энергозатратно.

Стелла вздохнула, качнулась на пятках и села на скрипучий белый стул, железо которого куснуло ягодицы, несмотря на тëплые штаны. Она поморщилась, поежилась, чувствуя, как влажная ткань серой кофты липнет к телу.

Какое-то время Марк и Стелла молчали, занятые своими личными думами, погружëнные в больничный покой и тишину, изредка прерываемую нервным звуком мигающей лампы. Зеленоватые стены, серые полы и светлые двери – вроде, всё вокруг было простым, не цепляющим взгляд, но почему-то каждый раз, смотря на эту простоту, казавшуюся в обычных обстоятельствах очаровательной, Стелла ощущала только глубокое одиночество, жуткую тяжесть в душе. Она не любила больницы, да и, наверное, никто их не любил. Лицо Марка тоже чудилось ей напряжëнным. Его лицо с резким контуром, лисьим прищуром светло-зелëных глаз, полных игривого веселья, как шампанское с пузырьками…

– Мы уже встречались, да?

Марк моргнул, выдернутый из своих мыслей тихой репликой, которой не должно было быть в этом получасовом антракте. Он повернулся, улыбнувшись и прищурившись:

– Правда?

Тогда он был без очков, а тëмные волосы аккуратно уложил на затылок, да и оделся куда затейливее простой футболки и джинсов. Но этот взгляд – вызов, игра, издëвка – такой же. Сразу возникает желание чем-то огреть его обладателя.

– Невыносимый тип из кафетерия.

– Грубая официантка из – неожиданно – того же кафетерия!

– Поэтому ты решил нам помочь? Потому что хочешь продолжить издеваться надо мной?

Улыбка его погасла. Марк склонил голову, со странным выражением оглядев её так, будто перед ним сидел диковинный зверëк.

– Нет. Я узнал тебя не сразу, только когда ты на-чала ворчать про то, какой я подозрительный и опасный тип.

– Вообще-то ты подозрительный и раздражающий тип.

– Спасибо. Смею предположить, из твоих уст это почти комплимент, – она нахмурилась, но Марк продолжал: – Насчëт вчерашнего. Кажется, я перегнул палку, прости за это. Не думал, что ты так отреагируешь.

«Стелла, ты должна понимать, что для нормальных людей улыбка – это формальность и в ней нет ничего сакрального».

Артëм был прав, а она вчера – нет. Как бы ей ни хотелось винить окружающих в своëм плохом настроении, вчерашним вечером она сорвалась на Марка только потому, что уже была готова на ком-то сорваться и он просто кстати затронул щекотливую для неё тему. Только для неё. Не для нормальных людей.

Что-то неприятное щемило в груди.

– Я не могу улыбаться, – слова слетели сами, и Стелла не успела их поймать.

Теперь её желание кого-то чем-то огреть изменило цель и набросилось на неё саму: зачем она вообще это сказала, зачем ей в целом оправдываться перед незнакомцем? Неприятное послевкусие произнесëнных слов связало язык, и Стелла ничего больше не говорила, из-за чего короткая строчка зависла в тишине коридора – её эфемерный отзвук вплëлся в электрическое замыкание в лампочке над ними. Свет то проливался желтовато-зелëным потоком им на головы, то гас, погружая кусочек коридора в небольшую тень.

А возможно, причиной её ненормального поведения была всемирная усталость – такая, будто она не спала весь этот бесконечно тяжëлый год. Не спала, не ела, не останавливалась ни на секунду, а только крутилась белкой в колесе, чтобы чего-то достигнуть в учëбе, работе, в отношениях с родителями. Всем вокруг всегда что-то нужно, и Стелла постоянно что-то отдавала: сначала легко и беззаботно, даже улыбаясь – да, когда-то её губы умели изгибаться в привычной для людей улыбке, – потом сложнее, уже будто бы вырывая из глубин себя, и в конечном итоге теперь не было сил даже попытаться. Она просто злилась. Всегда.

Сейчас она тоже злилась: на себя, сказавшую глупость, на Машу, юлой кружащуюся с Пашей последние пару дней, на Марка, который просто молчал. Он ничего не ответил ей. Было бы здорово, если бы он не услышал высказанную глупость. Или, если услышал, сделал вид, будто не услышал.

– Кажется, они там надолго, – растягивая слова, произнес Марк. – У меня есть идея. Пошли.

– Куда?..

Марк схватил её за руки и дернул на себя, заставляя подняться. Стелла запнулась, но устояла только для того, чтобы он потащил её по коридору. Из какой-то палаты вылетела медсестра с множеством ампул на дощечке, удивлëнно взглянула на них и буркнула что-то вроде: «Не бегайте здесь, это больница, а не спортзал!» Но Марк уже утащил Стеллу прочь от её ворчания, от их друзей куда-то в приëмную, взял их верхнюю одежду, вернул халаты и, торопя девушку, вывел её на улицу.

В жëлтом свете фонарей кружились и танцевали снежинки.

– Далеко я не уйду.

– Далеко и не надо.

Марк огляделся, указал куда-то и поманил за собой. Стелла вздохнула, но почему-то пошла. Может, ей хотелось поскорее отделаться от липкого ощущения отчаяния, охватившего её внутри больницы. Каждый новый шаг наполнял её грудь холодным, но чистым воздухом. Голос юноши казался взволнованным:

– Есть у меня одна привычка, знаешь, когда настроение какое-то непонятное, усталость чувствуется вселенских масштабов, да и вообще всë осточертело. Ты только сразу не отнекивайся – попробуй.

– Без контекста звучит это как-то противозаконно.

Марк обернулся, глаза его блестели – два озорных камушка, которым не веришь ни на секунду.

– Доверься мне.

– С какой стати? – Голос её прозвучал истерически, и Стелле пришлось откашляться. – Мы знакомы всего пару часов, не считая вчерашнего.

Добравшись до берëз и ëлок, корни которых уже около недели были укрыты снежным одеялом – глубоким, нетронутым, – Марк остановился, указал Стелле встать перед ним, и она, хмурясь, подчинилась. Морозец креп, завистливо щипал юноше нос и щëки и, вероятно, уже успел его пробрать до костей, потому что он не считал, видимо, разумным надевать под куртку что-то теплее футболки. Стелле хотелось фыркнуть, но её вдруг толкнули – земля притянула мгновенно и без вопросов. Ни криков, ни вздохов – она рухнула прям в сугроб, провалившись телом чуть глубже, чем руками и ногами.