Последствия сельского эгоизма для страны были катастрофическими. В августе для армии было заготовлено лишь 28% запланированного количества хлеба, а для населения – 40–43%. Положение ухудшалось: многие волостные продовольственные комитеты запрещали вывоз хлеба, прибегали к его реквизициям для внутриобщинного распределения. Самочинной заготовкой хлеба приходилось заниматься городским Советам, фабзавкомам, рабочим кооперативам. Городская и сельская беднота из «потребляющих» губерний ринулась в хлебородные регионы, началась эпопея мешочничества. Озлобление крестьян против города росло.

Характерно, что аграрное движение обострилось, прежде всего, на юге. В сентябре тамбовский губернский комиссар докладывал о начале беспорядков в Козловском уезде. Он отмечал, что «движение расширяется, разоряются и сжигаются все новые усадьбы». Отправленная на прекращение погромов пехота «оказалась неспособной усмирить беспорядки», требовалась кавалерия. Однако и кавалеристы оказались бессильны: к 13 сентября крестьянские погромы охватили 14 волостей уезда. В течение недели были разрушены 54 усадьбы и хутора, из них 16 сожжены. Впрочем, кое-где крестьяне «вежливо» просили помещиков удалиться из имений, мотивируя это тем, что таково указание «центрального правительства».

Радикализацию крестьянства стимулировало насыщение деревни солдатами – отпускниками и дезертирами. Появились свои «идеологи». Отмечали, что «всюду… крестьянин говорит ярко, революционно: всю землю всему народу, без всякого выкупа, немедленно, с захватом». Кое-где сельское население даже сопротивлялось нашествию «зеленого змия». Сообщали, что в с. Савиновское Бийского уезда приехал из соседнего села солдат Чемоданов, который предложил на сходе взять власть в свои руки. Крестьяне поняли это как раздел всей собственности, включая спирт. Однако было принято решение выдавать спирт с винного завода Платонова в первую очередь женатым. Чемоданов это мнение поддержал. Но нашелся человек, который напомнил, что от пьяных погромов стонет вся Россия. Его вроде бы послушались. «Надолго ли?» – задавался вопросом автор заметки. Оказалось, что ненадолго. В ноябре иные солдаты стали обосновывать желание напиться «по-революционному». Иной раз они оправдывали себя тем, что спирт либо уничтожат, либо выпьют другие, – надо спешить. Тем самым они спровоцировали крестьян ряда сел Пензенской губернии на погром винных складов, который обернулся пожаром и гибелью нескольких человек.

Некоторые интеллигенты наблюдали за происходящим «с большим интересом»: «…Помещичья земля просто-напросто и даже без особых эксцессов переходит к крестьянам, они ее вспахивают инвентарем помещика». К аграрной революции привыкали. Описан случай, когда «сострадательная» горожанка вынуждена была предоставить «отпуск на несколько дней своей няне, чтобы та смогла принять участие в грабеже помещика в своей деревне». «Иначе я опоздаю, все поделят между собой другие», – волновалась няня. Пресловутый «черный передел» становился «нормой» деревенской жизни.

Множилось число самосудных расправ. В селе Никольском (Астраханская губерния) 2 сентября толпа расправилась с семью одетыми в солдатские шинели мужчинами и одной женщиной, уличенными в убийстве священника. Их поодиночке сбросили в воду и там добивали. Из Харьковской губернии сообщали, что в одном из сел на ярмарке были забиты насмерть два конокрада из Курской губернии. В другом селе бежавший из тюрьмы, а затем уличенный в краже хлеба односельчанин был подвергнут смертельным истязаниям – забиванию в пятки гвоздей. «Недавно в одной из окрестных деревень был самосуд над молодым вором… – писал 8 октября в дневнике генерал А. Н. Куропаткин, владевший землей в Псковской губернии. – Его расстреляли, и первым выстрелил в него родной брат». В сентябре из Тамбовской губернии сообщали о трех случаях самосудов над ворами, два из которых закончились убийством. Случалось, что крестьяне сжигали, закапывали в землю живьем преступников. Убийства помещиков солдатами на глазах у всей деревни смотрелись обычным делом.

В октябре 1917 года в Саранском уезде (Пензенская губерния) была разграблена и сожжена усадьба М. В. Лилиенфельд, владелица которой была зверски убита, а ее дочь изувечена. Характерная деталь: погромщики не смогли извлечь из дома рояль, а потому расколотили его, а струны поделили между собой. Чаще погромы обходились без жертв, но, впрочем, их не всегда замечали. 20 октября в Житомирском уезде Волынской губернии крестьянами при поддержке солдат 246‑го пехотного запасного полка было разграблено имение князя Сангушко, подожжен дворец. Были убиты князь, его сестры и домашний ксендз. Говорили, что разгром имения был связан с тем, что князь отказался выдать толпе портрет Николая II, подаренный ему императором. С середины октября «Огонек» стал регулярно помещать информацию об «анархии в России». Помещались выразительные рисунки и фотографии перегруженных крестьянских подвод с подписями: «С награбленным по домам», «Крестьяне растаскивают добро из барского дома» и т. п.

Рассказывали, что те же крестьяне, которые заверяли «хорошего» помещика, что не тронут его имение, через несколько дней устраивали его разгром. Помещики писали о «коварстве мужиков», вспоминали их «притворно ласковые лица и сладкие речи». Некоторые грабили «с явным смущением», однако «алчность, обуявшая мужиков, …не давала им успокоиться». Возник азарт грабежа. И. А. Бунин упоминал о случаях «веселого садизма»: мужики, разгромив усадьбу, «ощипали, оборвали для потехи живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало». Вряд ли писатель присочинил. Мужики подсознательно срывали со старого – барского, бесполезного, эстетически чуждого им – мира ложные покровы.

Социалисты связывали происходящее с образом торжествующего большевизма. В начале ноября 1917 года в провинциальной меньшевистской прессе был опубликован «Маленький фельетон», содержавший такие строки:

Поскольку формального «буржуазного» закона большевики, а тем более анархисты, не признавали, кризису легитимности приписывались инфернальные черты. В том же стихотворении были и такие строки:

В январе 1918 года на Поместном соборе некоторые ораторы говорили о том, что «большевик крестьянин и рабочий крепко убежден в том, что если убивает, то не делает греха». Это вызвало своего рода моральный шок и даже переоценку ценностей у людей, прежде далеких от большевизма. Провинциальная газета приводила почти символический пример: на книжном складе Омского Совета появилась брошюра «Воззвания единомышленников Л. Н. Толстого ко всем воюющим народам», включавшая обращение «Опомнитесь, братья!», подписанное 28 сентября 1914 года З. Лобковым и В. Тверитиным. В прошлом тот и другой были толстовцами, теперь они стали местными большевистскими лидерами. Подобные нравственные перверсии заставляли уверовать в инфернальность происходящего даже былых атеистов.

Эсеры ужасались ходом аграрной революции. Газета «Земля и воля» подробно описала злоключения Р. Д. Семенова-Тян-Шанского, внука знаменитого географа. Этого «почти толстовца», самостоятельно возделывавшего 20 десятин земли, крестьяне «потащили с шумом, гамом и песнями, избивали, хотели даже убить». Расправу предотвратил священник. Причиной крестьянского неистовства была попытка «помещика» выставить свою кандидатуру на выборах в уездное земство. Инициировал расправу его конкурент по выборам – некий В. И. Чванкин, человек с уголовным прошлым, ставший главой уездного Совета. Он же засадил Семенова в тюрьму; имение его было разграблено. Правда, со временем справедливость как будто восторжествовала – в тюрьме оказался уже Чванкин со своими подручными. Однако злоключения Семенова не закончились. 19 октября его тяжело ранили выстрелом с улицы в освещенное окно. Возможной причиной покушения было то, что он подглядел, как крестьяне «трех деревень» дружно рубили его лес. В стихии «черного передела» Семенов-Тян-Шанский выжил – для того чтобы в ноябре 1919 года умереть от голода в Москве.